— Давайте еще раз повторим план наших действий, — сказал полковник Машин коренастому косоглазому капитану, чей темно-синий мундир был украшен не только рядом орденов, но и многочисленными жирными пятнами — следами бурных пирушек. — Спустя пятнадцать минут после того, как выдвинется полковник Мишич, Вы направляетесь к дому премьер-министра Цинцар-Марковича. Ровно в час тридцать или по особому приказу Вы заходите в дом и ликвидируете генерала.
— Слушаюсь, господин полковник, — рявкнул капитан голосом, который был слышен, вероятно, и во дворе казармы.
Михаил Василович оцепенело вглядывался сначала в Машина, а затем в капитана. Впервые он услышал, что и премьер-министр должен быть убит. Михаил не мог понять ни беззаботности, с которой Машин дал приказ об убийстве, ни того, почему капитан с такой готовностью собирался играть роль палача того, под чьим командованием он сражался в 1885 году против Болгарии и кто собственноручно награждал его.
Слава, которой было покрыто имя героя войны Светозара Радаковича, была омрачена его участием в массовых убийствах, составлявших особенно кровавую главу истории Сербии. Ни один мужчина, ни одна женщина, ни один ребенок, ни даже собака или овца не остались в живых в приграничной болгарской деревне, захваченной Радаковичем и его людьми, они не пощадили ни одного дома, ни одного фруктового дерева. Тогда Радакович был зеленым младшим лейтенантом, он только что выпустился из военного училища, где учили тому садистскому безжалостному способу ведения войны, который помогал сербам выжить на протяжении пяти столетий. С тех пор прошло восемнадцать мирных лет — восемнадцать лет он не сделал ни единого выстрела в человека. Теперь Светозар Радакович был отцом семейства и имел семерых детей.
— Когда было принято решение убить премьер-министра? — спросил Михаил, обращаясь к полковнику Машину. — Когда и почему?
Михаил чувствовал направленные на себя взгляды девяти мужчин, не все из них были дружественными.
Несколько мгновений никто ничего не говорил. Наконец полковник Машин нарушил молчание:
— Что касается когда. Сегодня после обеда это коротко обсуждалось с полковником Мишичем и несколькими другими офицерами. Что же касается почему, то мы пришли к выводу, что так должно быть. Есть еще вопросы?
Михаил спросил Аписа:
— А ты знал об этом?
— Нет, это для меня тоже новость. И я не моту сказать, что одобряю это решение. Генерал Цинцар-Маркович один из наших лучших начальников штабов. Для политики он не подходит, это верно, но он отличный солдат.
Машин побледнел, но постарался скрыть свою злость на Аписа. Капитан был особенно любим молодыми путчистами, и вступать с ним в открытый конфликт не стоило.
— Путч будет иметь успех лишь тогда, когда будет ликвидирована вся верхушка клики Обреновича.
— Так должно быть и после отречения Александра? — не унимался Михаил.
— И даже после смерти Александра. Клика будет цепляться за всякую соломинку, лишь бы удержаться у власти. Они могут собраться вокруг Луньевицей или внебрачного сына Милана от Артемизии Йоханиди. Нет, их нужно убирать, причем всех. Нам не нужна гражданская война. Для Австрии это был бы подходящий повод, чтобы захватить нас, как они проделали это с Боснией. Нужно убрать всех, — повторил он, подчеркивая каждое слово.
— Но не Цинцар-Марковича, — упорствовал Апис.
Машин побагровел.
— С чего это Вы стали таким чувствительным? Против ликвидации короля у Вас не было никаких возражений.
— Это совсем другое дело, — возразил Апис. — Из истории известно, что правитель, оставивший трон, не менее опасен, чем правящий. Вспомните о Милане. Мертвые же короли еще никогда, исключая трагедии Шекспира, не вставали из гроба.
— Мне очень жаль, Димитриевич, — сказал Машин, исчерпывая тему, — за это решение проголосовало большинство. Вы и Василович в меньшинстве.
Молча, в ужасе слушал Михаил эту перепалку. Он не знал, что именно вызывало в нем больше неприятия — ничем не оправданный смертный приговор премьер-министру или то, что Апис на небрежное упоминание Машина о ликвидации короля лишь блеснул своим остроумием насчет мертвых королей и Шекспира. Михаила до боли пронзило сознание того, что его с самого начала обманывали. Он почувствовал бессильную ярость связанного по рукам пленника. Да, у него были связаны руки. Пойти сейчас против заговора было равносильно самоубийству. Машин обошелся бы с ним так же, как и с капитаном Гаговичем. Единственное, что Михаил мог бы сделать, — это раскрыть все планы Александру, чем предотвратил бы одно кровопролитие и вызвал другое. В этом случае погибли бы не только собравшиеся здесь люди, но и множество других, неважно, участвовали они в заговоре против Александра или нет. Для короля это был бы только повод уничтожить своих врагов.
Капитану Мике Йосиповичу поручалось убить военного министра, лейтенанту Милошу Поповичу — министра внутренних дел. Оба офицера были на службе и не могли участвовать в этой встрече, но оба были из Седьмого пехотного полка, командование которым ночью должен был взять на себя полковник Машин.
— Я разговаривал с ними обоими сегодня после обеда, они заверили меня, что мы можем на них рассчитывать, — сообщил Машин. — Позже я еще раз все обговорю с ними в казарме Палилула.
— Известно ли Вам, господин полковник, что лейтенант Попович помолвлен с дочерью министра внутренних дел? — спросил Радакович.
Машин лишь раздраженно посмотрел на него. Поскольку он сам выбрал для этого задания лейтенанта Поповича, то усмотрел в этом сомнение в его, Машина, компетентности.
— Господа, мне кажется, у Вас слишком много свободного времени, отсюда и потребность поболтать. Да, я в курсе этих слухов, но Попович заверил меня, что это не так. Он всего лишь танцевал с ней пару раз, и не более, — сказал Машин, а затем обратился к молодому пехотному офицеру с глубоко сидящими зелеными глазами и выражением постоянной неудовлетворенности на загорелом, с лисьим выражением лице. — О Вашем задании мне не нужно напоминать, Танкосич?
— Нет, господин полковник, — ответил лейтенант с какой-то дьявольской усмешкой, позволившей увидеть его испорченные зубы и острые резцы. — Я выполню Ваше задание с удовольствием. Как раз на прошлой неделе этот маленький негодяй Никодим заставил меня и еще одного офицера десять минут стоять по стойке «смирно» за то, что при его появлении мы, видите ли, не так быстро встали. Дело было в «Колараце». Половина штатских, сидевших там, сочли это забавной шуткой, но остальные встали и вышли из ресторана. На этом смех прекратился. Не беспокойтесь, господин капитан, раньше, чем я всажу ему пулю в лоб, он сильно пожалеет, что вообще появился на свет.
— Я категорически запрещаю любое излишнее насилие, Танкосич. Казни должны производиться только по воинским принципам. Это относится ко всем, господа. Людям нужно сообщать о вынесенном им приговоре и уже затем приводить его в исполнение. Никаких оскорблений, никаких обвинений и тем более никакой жестокости. Вы меня поняли, лейтенант Танкосич?
