– Точно не знаю, может быть.
Оксби просмотрел свои записи.
– Вы не против, если мы еще раз обсудим это? Важной может оказаться даже самая незначительная деталь, возможно, вы вспомните еще что-нибудь.
Из кухни вышла Меган, гордо неся поднос с чашкой чая и с блюдцем сахара.
– О, как красиво, – сказал Оксби и положил в чай четыре кусочка сахара. – Я люблю сладкий, – сказал он довольно, и Меган забыла все свои печали.
Джиллиан закрыла глаза, глубоко вздохнула и еще раз рассказала о событиях прошлого вторника, когда ее отец приехал, как обычно, к ним на обед. Оксби не перебивал ее, прихлебывал чай, иногда записывал что-то. Когда она закончила, Оксби попросил ее еще раз попробовать припомнить что-нибудь из слов отца. Наступила тишина, и через две минуты Джиллиан произнесла:
– Он сказал, что больше не будет ходить на ипподром. Что он завязал.
Оксби задал последний вопрос:
– Когда он уходил, как он вам показался? Унылый? В хорошем настроении?
Ответ последовал незамедлительно:
– Когда отец уходил, я поняла, что он снова стал самим собой. Он из тех людей, что сердятся, только пока не выскажутся, а потом они уже в порядке; поэтому он и любил здесь бывать. – Она взглянула на Оксби, в ее глазах снова появились слезы. – Почему его убили?
– Не могу сказать. Но обещаю: мы скоро узнаем.
Он встал, чтобы уйти, потом остановился и посмотрел на Джиллиан. Она крепко прижимала к себе дочь.
– Пожалуйста, просмотрите бумаги и почту отца за последние несколько дней. Позвоните, если решите, что мне нужно что-то знать. – Он дал ей визитку.
Перед тем как выйти, Оксби наклонился к маленькой девочке, стоявшей рядом с матерью.
– Спасибо за чай, Меган. Никогда не пил ничего вкуснее.
Глава 10
Из-за дождя и сильного ветра самолеты в Ниццу прилетали с опозданием. После часовой задержки самолет Аукруста приземлился, и Педер прошел через терминал, наводненный туристами, и купил местную газету. В переполненном автобусе он доехал до автомобильной стоянки, но ему пришлось пробежать под холодным дождем еще сто ярдов, прежде чем он оказался рядом со своим фургоном, одиннадцатилетним «пежо», который не хотел заводиться. Когда машина завелась, Аукруст подождал, пока мотор не высохнет и не прогреется. Он пролистал газету. Ему показалась забавной статья, в которой директор Объединения национальных музеев призывал музеи страны усилить охрану и сообщал, что на свободе опасный преступник, возможно сумасшедший, и что зверски уничтожены три портрета Сезанна.
Аукруст заплатил за четыре дня стоянки и выехал на шоссе А8, потом поехал на запад, по широкой автостраде в Канны. Несмотря на грозу, он добрался до поворота в город уже через двадцать минут. У указателей к пляжам и торговым центрам он повернул на Рю Фор. Через три квартала Аукруст остановился перед мастерской, название которой было вывешено на единственном окне: «ХУДОЖЕСТВЕННЫЕ ПРИНАДЛЕЖНОСТИ, РАМЫ».
В двери было два замка; в один он вставил ключ, во второй – пластиковую карточку. Дверь открылась, и он вошел в темную мастерскую. На стене находилась панель с тремя рядами кнопок. Горела красная лампочка, указывая, что сигнализация включена. Аукруст нажал на кнопки в нужной последовательности, красный свет погас, зажегся зеленый. Он нажал еще на несколько кнопок, и в помещении зажглись лампы. Картины, рисунки и всевозможные художественные принадлежности заполняли полки и шкафы. На одной стене висели пейзажи Прованса, некоторые вполне сносные, но в большинстве своем просто любительские. Витрина с образцами рам занимала стену слева от входа, выставлено было около сотни рам всевозможных цветов и размеров, выполненных из разного материала и в различных стилях.
За прилавком находилась дверь, весьма необычная. Она имела восемь футов в высоту и четыре в ширину, деревянная дверь толщиной два дюйма, обшитая сталью. Коробка тоже была стальной. Один замок размещался над дверной ручкой, расположенной в шести футах над полом, другой – под ней. Третий замок был вверху двери. Аукруст отпер все замки и распахнул дверь. За ней находилась квадратная комната, чуть поменьше, чем помещение перед ней. В центре стоял стол размером с бильярдный, покрытый очень плотной шерстяной материей. Он предназначался для резки стекла, а также использовался для починки и сборки рам. Сбоку от стола была полка со стеклом, а рядом деревянная коробка с осколками и обрезками стекла.
Одну стену от пола до потолка целиком занимали шкафы. Аукруст открыл одну дверцу и сунул в шкаф свою медицинскую сумку. На глубокой и широкой полке стояло множество бутылочек и емкостей любых размеров и форм; на нескольких соседних полках размещались всевозможные аптекарские принадлежности: пробирки, колбы с реактивами, спиртовки, дистиллятор, аптекарские весы, нержавеющие стальные инструменты, центрифуга и лабораторные измерительные приборы. На одной из полок хранились гомеопатические лекарства.
У дальней стены находился старый сейф, больше похожий на несгораемый шкаф, установленный прежним владельцем мастерской. Сейф был массивный, из свинца и стали, – удивительно, что его вообще смогли сюда затащить. Аукруст повертел огромный диск взад-вперед, открыл дверцу и вытащил маленький плоский пакет. Он снял упаковку, – это была картина размером семь на десять дюймов.
Аукруст перевернул картину и аккуратно натянул на новенький деревянный подрамник. Потом положил ее на стол и примерил раму. Завтра он с этим закончит. Сейчас он просто тщательно осмотрел полотно, стараясь не упустить ни одной детали. Аукруст уже почистил эту маленькую картину, возможно, впервые за ее столетнюю историю. Это был портрет молодой девушки с круглыми, пухлыми щеками, изогнутыми губами и светлыми, струящимися на фоне белых и розовых гвоздик волосами.
Картина принадлежала кисти Пьера Опоста Ренуара.
Глава 11
Маргарите Девильё надоело носить траурную ленту, и, одеваясь, она взяла черную ткань с туалетного столика и торжественно бросила ее в мусорную корзину. Всем было абсолютно безразлично, сколько дней прошло с того момента, когда ее муж, Гастон Девильё, не проснулся в свой семьдесят четвертый день рождения. В этот день своего освобождения от траура Маргарита оделась в яркое платье, купленное в Монако неделю назад. В молодости она была хорошенькой, и, хотя ее аккуратно причесанные волосы поседели, а талия чуть пополнела, ее считали величавой и красивой. Ей было семьдесят, но по теннисному корту и по танцевальной площадке она передвигалась с удивительным изяществом.
Из кухни доносился аромат крепкого кофе. Эмили, компаньонка и домработница, уже встала. Хотя Эмили была моложе Маргариты, годы не пощадили эту трудолюбивую женщину, которая терпеть не могла Гастона, но была предана Маргарите. В доме, где не было детей, Эмили стала членом семьи.
Дом Девильё был построен на берегу в Антибе и выходил на Средиземное море; с одной стороны была видна Ницца, с другой – Приморские Альпы. Гастон любил Ниццу, Маргарита презирала ее; это только усугубляло их взаимную неприязнь. Маргарита родилась в Салон-де-Провансе, – между Экс-ан-Провансом и Ар-лем. Ее предки по отцу были родом из Лукки в Италии, где в 1757 году построили завод по производству оливкового масла. Потом, через сто лет, один член семьи поехал в Лурд с сыном-калекой, затем перевез во Францию всю семью и осел в Провансе, посадил новые оливковые рощи и через некоторое время построил тут завод, выпускающий огромное количество оливкового масла.
