– Одиннадцать с половиной миллионов за Сёра и Баския, я беру Дега, и мы поделим прибыль, – твердо сказал Кондо.
Пинкстер промокнул щеки холодным полотенцем.
– Чеки и наличные.
– Так же, как раньше. – Кондо вынул из кармана пиджака конверт. – Здесь одиннадцать чеков, каждый на один миллион долларов, плюс два по двести пятьдесят тысяч. – Улыбнувшись, он положил несколько чеков обратно в конверт. – Я был готов к большим тратам.
Пинкстер слабо улыбнулся в ответ:
– Я был готов принять меньше. – Он протянул руку. – Мы оба знаем, что это хорошая сделка.
Они прошли по крутому трапу на палубу буксира. Перед тем как перешагнуть на свой катер, Кондо остановился перед Пинкстером.
– За уничтожением Сезаннов кто-то стоит, думаю, вы об этом что-то знаете.– Внезапно он схватил Пинкстера за плечи. – Если знаете, но не доверяете мне… – Кондо сильно тряхнул Пинкстера, потом отпустил.
Пинкстер ответил:
– Это глупо. Совершенный вздор.
Кондо возразил:
– А это не вздор, что ваш Сезанн не был застрахован? Надеюсь, вы позволите Мари Симада осмотреть останки вашей картины. Она произведет… вскрытие. Ожидайте звонка, и мы обо всем договоримся, – добавил Кондо и развернулся, чтобы уйти.
Глава 14
Приглашение на открытие выставки американских художников Новой Англии хотели получить многие. Возможно, это из-за патриотической гордости за свои штаты или потому, что интерес вызывали не столько картины, сколько ожидавшиеся гости. На выставку должны были прибыть экс-президент с женой, бывший губернатор, пытавший возобновить свою политическую карьеру, два бывших баскетболиста из «Селтика» и Джеймс Уайет, единственная все еще действующая знаменитость. Это была первая крупная выставка американских художников из Новой Англии, и проводилась она по инициативе Чонси Итона, директора бостонского Музея изящных искусств. Гвоздем коллекции стали четыре полотна Уинслоу Хомера, экспозиция охватывала творчество американских живописцев, начиная от примитивных портретов Руфуса Хэтауэя до абстрактных полотен американизировавшегося голландца Виллема де Кунинга.
На следующий день после знакомства с Эдвином Ллуэллином на аукционе Кристи Астрид Харальдсен полетела в Бостон, чтобы посетить Музей изящных искусств. Она представилась фоторепортером одной скандинавской газеты, ей выдали пропуск и буклет с информацией о каждом художнике и обо всех ста шестнадцати экспонатах выставки. Астрид и в самом деле была приличным фотографом, поскольку обучалась этому в Высшей школе искусства ремесел в Осло. Были у нее и другие познания. Педер втолковал ей, как важны время и место, расстояния, ступеньки и лифты, расположение телефонов и туалетов, то, как они оборудованы и освещены. «Узнай, куда тебе нужно будет идти и как лучше всего это сделать так, чтобы ты могла действовать в темноте», – говорил он ей. Она снова прошлась от просторного вестибюля до автопортрета Сезанна, снова проверила точное количество ступенек от верха большой лестницы (сорок три) до входа в галерею французских импрессионистов. Автопортрет не убрали и не покрыли стеклом, как обещали. Картина висела, где и раньше, хрупкая и доступная.
Первый визит Астрид в музей пришелся на жаркий августовский день, когда они с Педером приехали в Бостон из Нью-Йорка. Именно во время этого шестичасового переезда Педер рассказал ей о своем контракте, согласно которому он должен был уничтожить автопортреты Сезанна в Санкт-Петербурге, Лондоне и Бостоне. Она вспомнила, как восторженно он описывал новый растворитель, который сделал, и как вещество уничтожает лак и краску. В тот раз они узнали о выставке художников Новой Англии и о том, что накануне открытия выставки будет большой прием. Тогда Педер и рассказал ей, что она должна делать.
Планы самого Педера круто поменялись за те полтора месяца, что прошли со времени их поездки в Бостон. Астрид считала, что перемен было слишком много и что они опасны. Ее нервы были на пределе, и она часто прибегала к помощи медикаментов, которые давал ей Педер. Она начала с небольшой дозы амфетамина, но уже через четыре дня удвоила дозировку и упросила частнопрактикующего врача на Четырнадцатой восточной стрит выписать ей новый рецепт на валиум вместо того, который, по ее словам, она «случайно забыла в Норвегии». Она все чаще перемежала амфетамин и десятимиллиграммовые таблетки валиума и, хотя понимала, что последствия могут быть серьезными, позволила наркотикам управлять ее настроением и эмоциями.
Сейчас, десять дней спустя, ей было чрезвычайно сложно приготовиться к операции. Она тщательно накрасилась, причесала волосы на своем коричневом парике так, что они казались ее собственными. На ней были брюки и пиджак, на который она прикрепила журналистский значок.
Фотооборудование Астрид взяла напрокат на Лексингтон-авеню; оно состояло из двух фотоаппаратов «Никон», комплекта объективов, высокоскоростного «Эктахрома» и черно-белой пленки 1000 единиц. Все это лежало в сумке вместе с поддельным удостоверением, блокнотом, фонариком размером с авторучку и аэрозольным баллончиком с надписью «Лак для волос».
Прием начался в 6.30. В зале были два бара и два стола с едой. Не произносилось никаких речей, и быстро распространился слух, что бывший президент не сможет приехать, но что его жена уже в пути. Гости прибывали, им подавали напитки в пластиковых стаканчиках, а те, кто забрел в галереи, сейчас вернулись назад, чтобы увидеть знаменитостей.
Астрид заказала водку с содовой и быстро выпила. Горло обожгло, и она закашлялась, но заказала еще водки и выпила ее медленно, с нетерпением ожидая, пока в желудке станет тепло, а алкоголь успокоит ее. Она отчаянно хотела побороть все возрастающий страх.
Выставочные залы располагались на первом этаже, а бары и столы с едой были в длинной галерее, в которой обычно находились картины, пространно называемые американским модерном. VIP-гости должны были войти через западное крыло. Астрид заняла позицию внизу лестницы, которая вела к собранию европейского искусства. Стоял гул голосов, прерываемый взрывами смеха и радостными возгласами встретившихся друзей. Затем те, кто стоял ближе к западному входу, умолкли, и в зале стало тихо.
Астрид поднялась на несколько ступенек и направила фотоаппарат на фигуру впереди группы, входящей в зал. На бывшей первой леди было ярко-синее платье с нитью жемчуга; она была очень загорелой, с седыми волосами, и это создавало странное впечатление. Ее сопровождали Чонси Итон, его колллеги и телохранитель. Астрид продолжала снимать и с каждым щелчком фотоаппарата поднималась все выше. Когда внимание присутствующих полностью сосредоточилось на почетной гостье, Астрид развернулась и быстро взбежала по лестнице на второй этаж.
Она оказалась в галерее Вильяма Коха, длинной и узкой, где под потолком висели маленькие лампочки. Они создавали мягкие тени и только слегка освещали выставочные залы. Астрид стояла у входа в темную галерею, где размещались французские импрессионисты. Она отмерила пятнадцать шагов, повернула налево и достала из сумки фонарик. Она стояла абсолютно неподвижно, прислушиваясь к собственному тяжелому дыханию, к музыке, к гулу, производимому несколькими сотнями голосов покровителей искусства и доносившемуся с нижнего этажа. Астрид включила фонарик и осветила автопортрет Сезанна, написанный в 1898 году. Шестидесятилетний художник был в берете, с аккуратно подстриженной бородой. Вытащив из сумки баллончик, она сняла колпачок и шагнула к картине.
