– Я уже сказал: для протокола, чтобы наши криминалисты смогли сравнить их с другими картинами.
Я с уважением отношусь к частной собственности, но содействие с вашей стороны будет для нас бесценно.
– Я могу сфотографировать картину. Скажите, что вам еще нужно.
– Значит, то, что осталось от картины, сейчас в вашей галерее?
– Вы, кажется, удивлены? – спросил Пинкстер.
– Ведь страховщики могли забрать ее.
– Им это не надо.
– Почему, как вы полагаете?
– Не знаю, – отрезал Пинкстер.
– Я навел справки. Предположительно, по крайней мере так нам сообщают, в случае с картиной в Эрмитаже страховки вообще не было. Картина в Национальной галерее была застрахована Советом по искусству, и до сих пор мы не получили отчета о гибели картины в бостонском музее. Ваша картина была единственной, которая находилась в частном владении, и мы, естественно, полагаем, что вы застраховали ее на случай кражи или повреждений у Ллойда. – Оксби нагнулся вперед. – Но у Ллойда нам сообщили, что все ваши картины всегда страховались временно и что срок страховки автопортрета Сезанна истек в июне. Это так?
– Там были очень высокие страховые взносы. Я хотел договориться о более приемлемых условиях.
– У Ллойда?
– Я… не помню. Этим занимаются мои сотрудники.
– Вы допустили, чтобы такая ценная картина осталась незастрахованной?
– Я возражаю против ваших умозаключений, инспектор, – рассерженно сказал Пинкстер. – Это было сделано ненамеренно, и я не мог и подумать, что с ней случится такое.
– Но, мистер Пинкстер, вы знали, что была опасность…
– Именно поэтому взносы так подскочили. – Пинкстер наконец посмотрел Оксби в глаза. – Я хотел снять картину со стены и убрать подальше и даже велел Кларенсу Боггсу заняться этим. – Краснота вокруг его рта усилилась. – Как вы знаете, это не было сделано.
– Вы собираетесь нанять того же фотографа, который был в галерее в день гибели картины?
Пинкстер отвернулся.
– Я не нанимаю фотографов, за это отвечает Дэвид Блейни.
– Понятно. – Оксби перевернул страницу в блокноте. – Кстати, вы видели снимки, сделанные в тот роковой день?
Пинкстер медленно покачал головой:
– Я получил отчет Блейни о них, но фотографы появляются в галерее от случая к случаю.
– Кажется, Блейни сказал, что вы хотели просмотреть фотографии, прежде чем их увидит кто-нибудь еще. – Оксби поискал что-то в блокноте. – Вот. У меня даже записано.
Пинкстер тяжело вздохнул.
– Я тогда был ужасно расстроен, и я… – Он нервно поерзал в кресле. – Теперь я вспоминаю, что знал, какому фотографу была поручена та работа, и что велел ему сразу послать мне снимки.
– Вы забыли, что видели снимки, хотя сами позвонили фотографу. Странно, не правда ли?
– Я забыл, черт возьми,– с досадой выпалил Пинкстер. – Я был чертовски расстроен, как и сейчас.
– Ну а теперь, когда вы вспомнили, что видели снимки, не скажете ли, зачем именно вы хотели их увидеть?
– Я надеялся, что найду что-нибудь, что подскажет мне, кто уничтожил мою картину.
– Но ничего не нашли?
– Нет, – он слабо развел руками, – только несколько женщин. Но если бы я что-то заметил, вы бы знали. Это глупый вопрос.
– Я задаю много вопросов, – сухо сказал Оксби. Иногда приходится задавать и глупые. Несколько женщин, говорите. Но на одной фотографии был и мужчина.
– Может быть, и так, я не помню. – Пинкстер отодвинулся в кресле и сел прямо. – К чему все эти вопросы о фотографиях?
– Дело в том, что мы, очевидно, так и не увидели некоторых снимков. Блейни пытался заказать их у фотографа повторно. Я не помню, как его зовут, но вы должны его знать…
– Иан Шелбурн.
– Да, конечно, Шелбурн. Он не отвечал на наши звонки, очевидно потому, что был в отъезде. – Оксби проверил диктофон, а потом поставил его на место. – И вот еще что. В аллее за фотоателье Шелбурна был найден труп бездомного бродяги по прозвищу Моряк. Вы об этом слышали?
Пинкстера слегка передернуло, но Оксби заметил это.
– Я не вожусь с бродягами, – неудачно пошутил Пинкстер.
– Я так и не думал. Но кто-то проник в фотолабораторию Шелбурна и уничтожил все, что касалось снимков, сделанных в вашей галерее именно в тот день. Была использована кислота, может быть – но это только догадка – тот самый растворитель, которым уничтожили картины. Что вы об этом думаете?
– Что вы имеете в виду? – вспыхнул Пинкстер.
– Я ничего не имею в виду, я спрашиваю только, потому что вы знакомы с Шелбурном и могли знать о Моряке и о взломе.
Пинкстер громко вздохнул:
– Шелбурн пришел ко мне еще до того, как мы начали строить галерею, и спросил, можно ли ему фотографировать здание по ходу работ. Он сказал, что собирается сделать фотожурнал или что-то в этом роде. Я ему разрешил, и с тех пор он стал одним из наших фотографов. Я не вмешиваюсь в это и ничего не знаю о Моряке и о взломе.
Тут Пинкстер резко поднялся, указал на часы и сказал:
– Ваши десять минут истекли, инспектор.
Глава 38
Пинкстер подождал, пока машина Оксби не свернет с подъездной аллеи, прошел в свой кабинет в галерее и набрал длинный номер. Он прижал трубку к уху.
– Да.
Только одно слово, но произнес его, несомненно, Аукруст.
– Они спрашивают о каком-то бродяге. Что произошло?
– Случайность. Он зашел в фотолабораторию, и это было ошибкой. Он убежал, я его поймал и…
Пинкстер ждал дальнейших объяснений.
– Продолжай, что же, черт возьми, случилось?
– Я его ударил, и он упал.
– Ты толкнул его. Мерзавец, ты убил его.
– Я сказал, это была случайность.
– Ты слишком часто ошибаешься. Ты не думаешь, и ты чертовски сглупил.
– Не говори со мной так.
– Я буду говорить, как хочу. Почему ты не забрал папки и не сжег их? Зачем оставлять улики?
– То, что осталось от растворителя, окислилось. Потребуются месяцы, чтобы выяснить формулу,– в голосе звучала гордость, – может, вечность! Ты не прав. Я не оставлял улик.
– Еще большая глупость. Ты действительно веришь в то, что можешь перехитрить самую хитрую криминалистическую лабораторию в мире? Ты неисправимый эгоист.
– Я сказал: там нет улик.
