Догадка. Это была всего лишь догадка. Но как бы правдоподобно она ни выглядела, у Жосса не было доказательств.
«Существует только один путь, чтобы их найти», — заключил он, въезжая в ворота аббатства.
* * *
Аббатиса Элевайз сидела на скамье под сводом галереи. Она закрыла глаза, лучи заходящего солнца падали на ее лицо. Жосс не хотел беспокоить ее, но, с другой стороны, аббатиса сама сказала, что он может докладывать ей, если найдет что-нибудь…
Он все еще пребывал в нерешительности, размышляя, будить ее или нет, когда Элевайз заговорила:
— Я не сплю. И я знаю, что это вы, сэр Жосс. Никто другой здесь не носит шпоры, которые звенят при ходьбе.
Он подошел и сел рядом с ней на узкий каменный выступ.
— Мне очень жаль беспокоить вас. Я знаю, что у вас был тяжелый день.
Аббатиса вздохнула.
— Да. Но все складывается не так уж плохо. Больной младенец был окрещен, как и его брат, и я думаю, что он пошел на поправку. Он хорошо сосет, у него появился румянец.
— Слава Богу, — молвил Жосс.
— Аминь.
Наступила небольшая пауза, затем Элевайз спросила:
— Полагаю, у вас тоже есть новости?
— Да.
Жосс коротко рассказал, что ему удалось выяснить и что, по его мнению, произошло.
— Я собираюсь посмотреть своими глазами, — добавил он, стараясь говорить беспечно. — Возможно, сегодня ночью. Железо куют, пока оно горячо. — Он попытался рассмеяться, но это вышло не слишком убедительно даже для него самого.
Аббатиса медленно проговорила:
— Вы полагаете, Хамма Робинсона убили Лесные люди, потому что он нашел что-то, что они предпочитали сохранять в тайне. И вы намерены отправиться сегодня ночью в лес, дабы выяснить, что же это такое?
— Да.
Странно, но когда она выразила мысли Жосса своими словами, его решение действительно стало выглядеть безрассудным.
— Все будет в порядке, аббатиса, я смогу о себе позаботиться.
— Конечно, сэр Жосс, — ответила она с мрачной иронией. — Я прекрасно понимаю, что у вас есть глаза на затылке и они заметят летящий в вас дротик.
Это прозвучало не слишком приятно. Жосс ощутил, как мышцы его спины непроизвольно напряглись.
— Я вооружен, — запротестовал Жосс, — и, в отличие от бедняги Хамма, буду настороже.
— Раз так, все в порядке, — усмехнулась аббатиса.
— Я должен сделать хоть что-нибудь! — воскликнул он с внезапной горячностью.
— Тише! — поспешно прошептала Элевайз. — Кто-нибудь может услышать!
— Я хочу выяснить, кто его убил и почему, — продолжал Жосс шепотом, почти таким же громким, как его обычная речь. — Я не в силах оставить это так, как есть, даже если вы считаете это возможным!
Последние слова были несправедливы, и он знал это. В ту же секунду, пожалев о них, Жосс сказал:
— Простите, аббатиса. Я знаю, что вы нашли бы убийцу, если бы это было в вашей власти.
Некоторое время Элевайз не отвечала, и Жосс уже испугался, что нанес ей жестокое, незабываемое оскорбление. Но в этот момент, коснувшись его руки, она проговорила:
— Я распоряжусь, чтобы для вас приготовили кое-что — немного пищи, воду, кремень и факел. Если вы идете ночью в лес, разумно принять меры предосторожности.
— Но…
Жосс не хотел идти, обремененный поклажей. Однако, если, помогая ему, аббатиса давала понять, что он прощен и что она тоже хочет внести свой вклад в поимку убийцы, — что ж, вряд ли у него был большой выбор. Ему оставалось только согласиться.
Рыцарь слишком высоко ценил ее дружбу, чтобы позволить чувству обиды отгородить их друг от друга.
— Благодарю вас, — ответил он покорно. — Я глубоко вам признателен.
* * *
В тот вечер Жосс поужинал с монахинями и, поддавшись внутреннему голосу, пошел с ними на службу. Вскоре рыцарь почувствовал, что вечернее богослужение действует на него необыкновенно успокаивающее.
«Так обычно бывает перед сражением, — размышлял Жосс, вслушиваясь в небесное звучание хора. — Мышцы и сухожилия натянуты, как тетива, во рту сухо, сердце бьется неровно. И вот начинается битва, и ты…»
Он оборвал себя: ему показалось не очень подходящим вспоминать об этом в храме, да еще во время пения церковных гимнов.
* * *
Жосс покинул аббатство через несколько часов. Вокруг было тихо. Когда он поднял и перекинул через плечо небольшой аккуратно сложенный мешок, который дала ему аббатиса, в окнах монастыря не было видно ни огонька.
Он достал меч и нож из углубления в стене между домиком привратницы и передней стеной аббатства, где спрятал их раньше. Вложив меч в ножны, Жосс почувствовал себя намного увереннее.
Он приоткрыл ворота, плотно закрыл их за собой и пошел по тропинке, ведущей в лес.
* * *
Луна была почти круглой, до полнолуния оставался всего день. Она давала достаточно света, чтобы Жосс мог идти, не спотыкаясь. Во всяком случае до тех пор, пока не оказался в глубокой тени деревьев. Он остановился, чтобы глаза привыкли к темноте, неосознанно пробежал рукой по ремню мешка и неожиданно коснулся чего-то. На шнурке висел небольшой предмет. Судя по его холодной гладкой поверхности, он был сделан из металла. Ощупав предмет, Жосс решил, что это маленький крестик.
«Аббатиса! — подумал он. — Это она повесила его сюда, для защиты. Благослови Господь ее доброе сердце!»
Теперь он видел так четко, как только это возможно в темноте. Искренняя признательность другу окрылила рыцаря и прибавила скорости его шагу.
Жосс двинулся навстречу темным глубинам леса.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Жосс осторожно шел, проникая все глубже и глубже в чащу. Как он ни гнал от себя дурные мысли, в голове его то и дело всплывали все страшные и зловещие истории о Великом лесе, которые он когда-либо слышал.
Под непроницаемым сводом деревьев царило безмолвие. У Жосса появилось странное ощущение, словно он находится внутри огромного живого существа, некоего мрачного создания с его непостижимыми тайнами. При некоторой доле фантазии тихие шаги Жосса можно было принять за спокойное, ровное биение сердца. А далекие звуки легкого ветерка, что покачивал верхушки деревьев, — за приглушенное, настороженное дыхание…
Жосс резко остановился, выпрямился, и, положив руку на эфес меча, громко произнес:
— Я не боюсь.
Это помогло. Немного.
Он попытался вобрать в себя мельчайшие подробности окружающей его лесной страны.
Вот дуб, вот береза и бук. Вот деревья, увитые плющом, а вот — покрытые лишайником. Иные из них за столетия своей жизни стали исполинами. Лес был древним, он был таким уже тогда, когда сюда пришли римляне. Его населяли таинственные мужчины и женщины, которые понимали язык деревьев, жили в согласии с Природой, поклонялись ей и приносили жертвы. В лунном свете они выходили на поляны и совершали обряды в ее честь, предварительно срезав золотыми серпами ветви омелы.
