Когда она спросила, сколько с нее, антиквар сказал:
– Еще одну минутку. Раз вы полька, я хотел бы вам кое-что показать.
Он достал изящный бронзовый ключик, который носил на груди. Алиса подумала было, что его-то он и хочет ей показать, но араб отвернулся от прилавка и вставил ключ в замок массивного зеленого сейфа, стоящего у стены. Отворив тяжелую железную дверцу, он извлек из сейфа небольшой старинный предмет.
Это была не то глиняная, не то каменная фигурка человечка, довольно уродливого, высотой сантиметров пять. Человечек сидел на небольшом возвышении, держа руки на коленях, в той же иератической позе, в которой часто изображали фараонов, на странная шапка у него на голове не была похожа на египетские головные уборы. На нижней стороне фигурки виднелись знаки, свидетельствовавшие о том, что она служила когда-то печатью, а под коленями у нее было проделано отверстие, позволявшее носить ее на шнурке или цепочке. Антиквар достал из ящика стола кусок пластилина, сделал в нем отпечаток и подал Алисе.
– Что тут написано? – спросила та.
– О! Я и сам хотел бы знать. Это не иероглифы. Более того, подобных знаков я не встречал еще ни на одном памятнике. Ко мне в магазин иногда заглядывают археологи; я показывал им эту фигурку, но они не сумели прочесть надпись, хотя никто из них не усомнился в ее подлинности. По их словам, знаки напоминают не то линейное письмо эламитов, не то Критское письмо А и Б, а может, даже древнейшие образцы письма из долины Инда. Каждый спрашивал, откуда фигурка, й непременно хотел ее купить, но она у меня не для продажи. Заходил один эфиоп – говорил, что это письмо напоминает ему сабейские надписи на находках из Аксума, но я убедился, что и от них оно отличается. Лично я придерживаюсь мнения, что это один из немногочисленных памятников, сохранившихся от древнейшего Египта – до эпохи династий.
Алиса заподозрила, что все это вступление делается лишь затем, чтобы поднять цену маленького антика.
– Ну ладно, – сказала она с улыбкой. – Фигурка мне нравится, и я ее охотно куплю, если она будет не слишком дорогая. Сколько вы за нее хотите?
– Я действительно не собираюсь ее продавать. Я хочу ее вам подарить, при условии, что вы терпеливо выслушаете рассказ о том, как она попала мне в руки. Можете мне поверить, я никому еще не рассказывал этой истории. Для вас я делаю исключение, потому что вы полька. По этой же причине я и хочу отдать фигурку именно вам.
– Да? А какая тут связь?
– Сейчас вы все узнаете.
РАССКАЗ СТАРОГО АХМЕДА, ТОРГОВЦА ДРЕВНОСТЯМИ
В войну в Египте было много поляков – они воевали в ливийской пустыне с немецкими войсками Роммеля. Свободное время они проводили в основном в Александрии, но заезжали и в Каир. Я подружился с одним из них, симпатичным таким поручиком. Раз в несколько недель он заглядывал ко мне в лавку, потом начал бывать у меня и дома – каждый раз, как приезжал в увольнение. К сожалению, я не запомнил его фамилии – ее было очень трудно выговорить. А имя его было Якуб, но я с самого начала нашего знакомства называл его просто поручиком.
Однажды он снова приехал в Каир – все лицо у него было в солнечных ожогах и гноящихся волдырях. Выглядел он ужасно, но глаза сверкали воодушевлением. Тогда-то он и рассказал мне одну из удивительнейших историй, какие я слышал за свою жизнь.
Так вот недели за две-три до нашей встречи он взял поутру джип с водителем и отправился, как обычно, на рекогносцировку. Они проездили по окрестностям не меньше часа, и тут он попросил водителя остановить машину. Отошел справить нужду, но вдруг услышал гул и почувствовал, что валится наземь. Последнее, что он видел, – это как пустыня поднимается, чтобы ударить его в лицо. А затем он потерял сознание.
Разбудило его солнце, нагло рвущееся под веки. Он открыл глаза. Оказалось, что лежит на песке. Сел. Заметил неподалеку сгоревший остов джипа. С трудом встал и подошел ближе. Когда увидел обугленные останки водителя, его вырвало.
Сомнений больше не оставалось. Как только он вышел из машины, в нее угодил немецкий снаряд. Может, если бы он не остановил джип, водитель остался бы жив? А может, они бы погибли оба? Немцы ведь больше не стреляли только потому, что первый же выстрел попал в цель. Впрочем, то, что поручик был жив, еще ни о чем не говорило. Вода из радиатора давно вытекла, а при себе у него была только небольшая манерка. Чтобы быть уверенным, что выжил, надо сначала дойти до лагеря. В какую примерно сторону идти – он знал. Но не помнил, на сколько километров они отъехали, прежде чем приблизились к немцам на расстояние пушечного выстрела. Тридцать? Сорок? Можно было, разумеется, дойти до ближайших немецких позиций и сдаться; пожалуй, это даже был бы самый разумный шаг, но чем такой позор, решил он, лучше смерть от жажды. Он швырнул каску в песок, обвязал голову майкой и двинулся куда глаза глядят.
Он шагал и шагал. Сам не знал, сколько времени провел в пути. Можно было поднять руку и взглянуть на часы, но движения руки и глаз требовали слишком больших усилий. Много часов он шел, сощурив глаза в узкие щелки, а временами совсем их закрывал. За ним и перед ним пустыня простиралась в бесконечность. Песчаные холмы со складчатыми от ветра склонами напоминали волны; временами сказалось, что он ступает по поверхности желтого моря. Ветер срывал с гребней желтых истуканов песок и швырял ему в глаза. Поначалу поручик каждый раз сплевывал, чтобы очистить губы; позже ему стало жалко слюны, и он старался не думать о докучливых песчинках на языке и между зубами. Потом у него так пересохло в горле, что, если бы и хотел, сплюнуть было бы нечем. Он попробовал было дышать через носовой платок, но быстро от этого отказался: чувство было такое, будто его душит кляп.
Он молился о дожде. Сквозь прикрытые веки виден был только однообразный огненно-красный свет; не было нужды открывать глаза, чтобы убедиться: небо над ним голубое и безоблачное, и никакой дождь не шел тут уже сотни, а может, и тысячи лет. Когда-то он читал, что достаточно короткого ливня, чтобы сухая многие века пустыня вдруг ожила и на ней появились травы и цветы, но в это ему не слишком верилось.
Он шагал. Временами у него стучало в висках и перед глазами носились фиолетово-голубые пятна; но он не останавливался, боясь, что не сможет больше тронуться с места. Только сейчас он начал понимать, что такое жажда. Все мысли были только о том, чтобы напиться. Наконец он открыл манерку и сделал маленький глоток.
Даже сквозь толстые подошвы военных ботинок песок обжигал ступни. Наверное, это попавшие внутрь песчинки сдирали ему кожу. Они проникали повсюду. Поручик ощущал их даже под кальсонами.
Чуть не на каждом шагу он проваливался по щиколотку. Когда-то он слышал, что южноамериканские футболисты тренируются на пляже, чтобы наработать форму. А потом летают по газону, как на крыльях. Да, он тоже прибавил бы шагу только бы кончился этот проклятый песок.
