Тем временем Софи снова обратила свой взор на чаек, а потом, ослепленная солнцем, закрыла глаза. Через несколько минут подняла веки и посмотрела на студентов слева от Касалла. Это были Домициан и новенький, Лаурьен. Она заметила, что он тоже на нее смотрит. Может быть, у нее на платье слишком большой вырез? Она растерянно провела рукой по шее и поплотнее стянула ворот. Этот Лаурьен такой тихий, молчаливый юноша, ему, наверное, лет семнадцать, он еще совсем новичок на факультете, не может даже как следует принять участие в беседе. Короткие каштановые волосы под беретом, карие глаза, бледное смущенное лицо. А вот сидящий рядом Домициан совсем другой. Светловолосый и голубоглазый, с роскошными длинными локонами и смеющимися глазами, самоуверенный, опытный, как будто он уже дважды объехал весь свет и точно знает, как оный устроен. Но что в этом удивительного — в конце концов, его отец, влиятельный адвокат, вращается при дворе кайзера, тень от его могущества, естественно, падает и на сына. Чуть в стороне, зажав в зубах травинку, сидел Ломбарди, молча, со снисходительной улыбкой на лице слушавший остальных. И пока Касалл распространялся по поводу двойной истины Дунса Скота
[21]
(тема, на которую у Софи тоже нашлось бы что сказать), она открыто ответила на взгляд Лаурьена и взамен получила робкую улыбку.
Его лицо покрылось румянцем. Он неуверенно отвернулся от Софи и опустил глаза. Софи показалась ему солнечным лучом, выскользнувшим из-за туч, ясным, светлым, способным разогнать любую тьму. Но потом он вспомнил ее крики и почувствовал глубокое сострадание. С какой охотой он вырвал бы ее из лап чудовища, подобно герою, спасающему девственницу из пасти дракона! Правда, он всего-навсего студент, а она замужем за этим исчадием ада, имеющим к тому же полное право ее наказывать.
Лаурьен снова поднял голову и посмотрел прямо в глаза Софи. Казалось, в их нежной голубизне можно утонуть.
— Нам пора, — услышала Софи совсем рядом голос Касалла.
Она покорно кивнула, собрала остатки еды и встала. Почувствовав на плече тяжесть руки мужа, не осмелилась сердечно распрощаться со студентами и просто молча наклонила голову, ни к кому конкретно не обращаясь.
— Может быть, вашей жене хотелось бы побыть здесь еще немного? — робко, заикаясь проговорил Лаурьен, после чего Касалл воззрился на него с величайшим удивлением. На губах у него заиграла веселая улыбка.
— Может, ты хочешь остаться? — обернулся он к Софи, которая смущенно покачала головой.
— Видите, — с напыщенной ухмылкой произнес Касалл, — она предпочитает сопроводить меня домой.
Он грубо схватил Софи за руку. Она не сопротивлялась, когда он тащил ее за собой, но лицо ее окаменело, как будто под взглядом Горгоны. Лаурьен отвернулся.
— Она тебе нравится, — тихонько заметил Домициан, падая спиной на песок.
— Просто я вспомнил вечер, когда мы ходили забирать «Оратора», — ответил Лаурьен. — Она такая красивая. Будто Дева Мария. Какие у нее светлые волосы, похожи на спелую пшеницу.
— А ты мечтатель, Лаурьен. Она замужем. Если ты перейдешь дорогу Касаллу, уверяю, удовольствие будет еще то…
Остальные студенты засмеялись. Ломбарди стало жалко новичка, ему не хотелось, чтобы юноша в первые же дни подвергался насмешкам, поэтому он встал, жестом подозвал к себе Лаурьена и спустился вместе с ним к Ренну. Там он сел под молодой березкой и спросил:
— Ну, Лаурьен, что ты видишь? Ты ведь наверняка уже задавался вопросом, что именно тебе придется изучать. Вот и скажи мне, что ты видишь?
Лаурьен опустился рядом и удивленно ответил:
— Воду. И отражающееся в ней дерево.
Он бросил в реку камешек. Контуры картинки расплылись, пошли кругами. Ломбарди кивнул:
— Точно. Ты смотришь туда и думаешь, что это похоже на дерево. Но стоит опустить руку, и тут же заметишь, что это было не дерево, а только его отражение, или, как говорим мы, философы, его идея. Вот этому ты и будешь здесь учиться. Привыкнешь рассматривать вещь как таковую и одновременно как ее идею. Другими словами, во втором случае предметы не настоящие, а только образы чего-то.
— Но как, например, я могу иметь идею чего-то, что на самом деле не существует?
Ломбарди ухмыльнулся:
— Хороший вопрос. Это вполне возможно, нужно только отделить друг от друга идею и действительность Мы исходим из того, что за каждой вещью скрывается ее идея. Но объясняет ли это сущность самих вещей, не может сказать ни один философ.
— Мне все равно, чему я буду учиться, — сказал Лаурьен, вскочив. — Я не собираюсь становиться магистром. Мне вполне достаточно, если я получу степень бакалавра.
— При таком подходе трудно чего-нибудь добиться, — пробормотал Ломбарди, смотря вслед бредущему по берегу молодому человеку, который время от времени наклонялся и срывал травинки.
Прошло несколько недель. Заучивать приходилось много, бесконечно много. Так много, что иногда Лаурьен боялся, что не справится. Тем более, что ему уже несколько дней нездоровилось. Он едва держался на ногах, голова раскалывалась, у него был сильный озноб, от которого тряслось все тело. Поэтому после обеда он прилег, но уснуть не смог. Он поднялся, с трудом снова облачился в платье. Возле спальни столкнулся с Домицианом и еще тремя студентами.
— Завтра вечером мы с Касаллом, Ломбарди, Штайнером и остальными магистрами идем в пивнушку «Оксен», — сказал пребывающий в хорошем настроении Домициан. — Пойдешь с нами?
Лаурьен кивнул. Только бы по спине не тек постоянно пот. Он как будто сел в муравейник. Да еще и эта охватившая всю голову боль. В этот момент в коридоре показался карлик-приор, наполовину скрывшийся под грудой фолиантов, которые он тащил, прижав к себе.
— Ну, господин схоластикус, — обратился он к Лаурьену, улыбаясь ему из-за книг, — скоро наверстаете упущенное?
Лаурьен кивнул.
— А тебя он тоже бьет? — без связи с предыдущим спросил Домициан.
Лаурьен не понял.
— Касалл. Ни для кого не тайна, что он частенько распускает руки.
— Нет. И все равно он мне не нравится, — пробормотал Лаурьен. — По мне, так пусть бы он горел в аду. Я его ненавижу!
Он подумал о Софи. По ночам она забредала в его сны, днем у него путались мысли: он сидел, стоял, ходил, не зная, где и куда, и ему все время нужно было делать над собой усилие, чтобы спуститься на землю с облаков своей фантазии.
Остальные загалдели, серьезными оставались только лица де Сверте и Домициана. Лаурьену показалось, что они обменялись быстрыми взглядами, а потом де Сверте мрачно заметил, что Касалл является весьма неприятным представителем людского племени, и было бы лучше, если бы он так и остался в своем Париже. Остальные снова засмеялись, но у Лаурьена не было охоты шутить. Он чувствовал такую слабость, как будто в любой момент мог потерять равновесие и свалиться где-нибудь в углу.
