Она всегда гордилась именно своей решительностью и теперь без малейших раздумий заявила:
— Что ж, прекрасно. Я скажу вам. Ваши замечания насчет женщин показались мне нетерпимыми, самонадеянными и глупыми. Что же касается Гонконга, то подобных слов я могла бы ожидать от любого ограниченного англичанина, уверенного в том, что превосходство над теми, кто был покорен силой оружия, можно удержать лишь путем дальнейшего насилия и унижения! — Она увидела, что удивление, вызванное ее словами, отразилось на лице высокомерного лорда. Но она уже не думала о последствиях своих слов и продолжала: — Вам никогда не приходило в голову, насколько все изменилось бы к лучшему, если бы мы как нация относились к народам других стран с милосердием, тактом и пониманием? — И, переведя дух, закончила: — Я кое-что читала про Гонконг и знаю, что три года назад лорд Рональд Гоуэр был шокирован высокомерием и презрением, с каким молодые офицеры Семьдесят четвертого полка относятся к уроженцам Востока.
Лорд Шелдон молчал. Выражение его лица в тот момент показалось Азалии не менее высокомерным, и она сердито выпалила:
— Лорд Гоуэр тогда писал: «Нет ничего удивительного, что нас, англичан, недолюбливают везде, где бы мы ни появлялись. Для людей других наций нет ничего более отвратительного, чем самодовольный англичанин. Бóльшую ненависть способен вызвать лишь англичанин в военном мундире!» — Азалия беспомощно всплеснула руками. — Вам эти слова ничего не говорят? — поинтересовалась она. — Впрочем, что я спрашиваю! У меня нет сомнений, что если вы и слышали об этом заявлении лорда Рональда, то просто отмахнулись от него, назвав слишком гуманным. Чтобы вам, с вашим презрительным отношением ко всем остальным нациям, обращать на это внимание!..
— Что ж, жесткие слова! — сказал лорд Шелдон, когда Азалия замолчала, переводя дыхание. — Очень жесткие, и я мог бы ответить на них не менее твердо. Но вместо этого процитирую вам одну китайскую поговорку.
Он говорил очень спокойно, и Азалия почувствовала, как ее злость начинает улетучиваться.
— Поговорка гласит: «Лаской можно добиться большего, чем плеткой».
Когда он это произнес, на губах его появилась улыбка. Потом, к изумлению девушки, он неожиданно обнял ее и привлек к себе.
— Мне понравилась ваша храбрость, — совсем другим тоном сказал он. — А сейчас я хочу посмотреть, не убедительней ли будет… ласка.
Не успела Азалия ничего ответить, даже просто пошевелиться, как он взял ее за подбородок и повернул лицом к себе. И потом, удивленная и сбитая с толку, она почувствовала его губы на своих губах.
На миг Азалия остолбенела от замешательства. Но тут же спохватилась и уперлась ладонями ему в грудь, отталкивая от себя, хотя прикосновение его губ вызвало в ее душе странное смятение.
Такого она не испытывала еще ни разу в жизни — что-то теплое и нежное окутало все ее тело, поднялось к горлу и замерло на губах, невольно ответивших на поцелуй.
Она и представить себе не могла, не догадывалась, что подобное существует. Что-то чудесное, неизвестное ей доселе, вдруг пробудилось в душе и мгновенно стало частью всего ее существа.
Она не понимала, что происходит, не верила, что такое возможно, но не могла пошевелиться, не могла оторвать свои губы от его губ.
Руки мужчины крепче обняли ее, а она все никак не могла оттолкнуть его прочь.
Казалось, к ней вернулись яркие краски Индии, ее дивная музыка, теплое солнце, по которым она так тосковала в дождливой, промозглой, скучной Англии.
Все присутствовало там, в блаженстве и обаянии этих мгновений, и все благодаря этому мужчине, чьи губы показались ей такими… волшебными.
Когда он поднял голову, Азалия заглянула в его глаза и поняла, что он заворожил ее и что собственный разум уже больше не принадлежит ей, а сделался, как и губы, его собственностью.
Внезапно очнувшись от этого наваждения, она слабо вскрикнула и бросилась прочь из комнаты, охваченная паникой…
Глава вторая
«Зачем только я позволила ему это? Зачем?» — Азалия не находила себе покоя и в последующие после бала дни тысячу раз задавала себе этот вопрос.
Впрочем, времени на размышления у нее почти не оставалось. Дни проходили за упаковкой вещей перед отъездом в Гонконг, однако в глубине сознания вопрос всплывал вновь и вновь, и тут же она говорила себе: «Ненавижу его! Как я его ненавижу!»
Лорд Шелдон воплощал собой, на ее взгляд, то, что было больше всего ненавистно и отцу, и ей: спесь, надменность англичанина, презирающего весь мир и все народы, кроме собственного.
Она понимала, что злиться на него бесполезно, но когда вспоминала его слова, которые подслушала, стоя за шторой, то злость вновь поднималась в ее душе, подобно океанскому приливу.
В тот вечер, когда он практически обвинил ее в том, что она за ним шпионила, самообладание ее покинуло, и слова, срывавшиеся с ее уст, были уже неподвластны контролю.
Теперь она раскаивалась в том, что повторила мнение, высказанное лордом Рональдом Гоуэром.
О нем она прочла в папке, переданной генералу в Военном министерстве после его назначения в Гонконг.
Азалия понимала, что не имеет права даже прикасаться к этим бумагам, не то что читать, тем более что на папке стояла надпись «Гонконг — строго секретно».
Но когда после возвращения в Олдершот генерал случайно оставил ее на своем письменном столе, она не устояла против искушения и заглянула внутрь.
Увидев же, о чем там речь, она не сумела совладать с любопытством и не успокоилась, пока не прочла все донесения до конца.
Ей удалось это сделать, так как она упаковывала имущество генерала перед переездом в Лондон и вновь распаковывала, когда семейство обосновалось в Батлесдон-Хаусе, принадлежавшем прежде ее родному деду.
Каждый день Азалии приходилось вытирать пыль и наводить порядок в кабинете генерала, и постепенно она читала все новые и новые записки и сообщения, лежавшие в папке с надписью «Гонконг».
Бóльшая часть корреспонденции была от генерала Донована, жаловавшегося на новую политику губернатора; если верить его словам, она не только приводила в ярость военные власти в колонии, но и вызывала тревогу и беспокойство у всех европейцев.
Фактически поведение военных критиковал лишь лорд Рональд Гоуэр.
Его высказывания были доведены до сведения военного ведомства, поскольку он отказался ехать в Японию с группой офицеров Семьдесят четвертого полка, где они намеревались провести отпуск, возмущенный их, как он выразился, «деревенской надменностью».
Азалия не сомневалась, что дядя направляется в Гонконг с твердым намерением установить там жесткий порядок, за который так настойчиво ратовал генерал Донован.
— Донован мыслит правильно, — заявил он как-то жене за обедом, на котором присутствовала и Азалия. — Я буду придерживаться его методов, чтобы держать в узде бунтовщиков. Пусть знают, что их ждет в случае непослушания. Программа «милосердия», проводимая в жизнь губернатором, оказалась совершенно несостоятельной.
