Вопрос о дочери убитого и ее болтовни о том, что родители опасаются похищения, остался открытым. Сегодня утром перед уходом на работу Брунетти сказал Кьяре, что полиция уже все выяснила относительно мнимых похитителей Франчески и больше не нуждается в ее помощи. Вероятность, даже минимальная, что интерес Кьяры к предмету, имеющему отношение к мафии, каким-то образом выйдет наружу, ужасала его, и он знал, что лучший способ пригасить ее интерес — продемонстрировать ей, что самого его эта тема больше не интересует.
Ход его мыслей прервал стук в дверь.
— Войдите, — выкрикнул он и, подняв глаза, увидел перед собой синьорину Элеттру. Она открыла дверь и пропустила вперед какого-то мужчину.
— Комиссар, — сказала она, — позвольте представить вам синьора Джорджо Рондини. Он хотел бы с вами поговорить.
Мужчина, которого она представила, был выше ее на целую голову, а весил, похоже, не больше, чем она. Сходство с портретами Эль Греко, которое придавала ему худоба, усиливали темная бородка клинышком и черные глаза, сверкавшие из-под густых бровей.
— Пожалуйста, присаживайтесь, синьор Рондини. — Брунетти встал, чтобы поприветствовать посетителя. — Чем я могу быть вам полезен?
Пока Рондини усаживался, синьорина Элеттра отошла к двери, которую она оставила открытой, и задержалась на пороге. Она не тронулась с места, пока Брунетти не посмотрел в ее сторону, тогда она показала пальцем на спину гостя и проговорила одними губами, словно Брунетти внезапно сделался глухим: «Джорджо». Гвидо ответил почти незаметным кивком и сказал:
— Спасибо, синьорина.
Она вышла и закрыла за собой дверь.
Некоторое время оба сидели молча. Рондини смотрел по сторонам, Брунетти глядел на список у себя на столе. Наконец Рондини произнес:
— Комиссар, я к вам за советом.
— Слушаю вас, синьор Рондини, — сказал Брунетти и поднял на него глаза.
— По поводу судимости, — вымолвил посетитель и замолчал.
— Судимости, синьор Рондини?
— Ну да, из-за той истории на пляже. — И он слабо улыбнулся комиссару, как бы призывая того вспомнить нечто, давно ему известное.
— Простите, но я ничего об этом не знаю. Не могли бы вы объяснить мне, о чем речь?
Улыбка мгновенно исчезла с лица гостя и сменилась страдальческим, смущенным взглядом.
— Так Элеттра вам не рассказала?
— Боюсь, что нет, мы не говорили о вас.
Заметив, что Джорджо растерялся, он добавил с улыбкой:
— Разве только о той неоценимой помощи, которую вы нам оказываете, об этом мы, конечно, говорили. Мы продвинулись в расследовании исключительно благодаря вам.
Тот факт, что на самом деле никаких особых подвижек не произошло, никак не означал, что Брунетти врет.
Рондини молчал, и Гвидо решил его слегка поторопить:
— Может быть, вы мне расскажете, что произошло, и тогда я подумаю, чем смогу вам помочь?
Рондини сложил руки на коленях и стал легонько массировать правой пальцы на левой.
— Как я уже сказал, речь идет о судимости. — Он поднял глаза на Брунетти, и тот ободряюще улыбнулся. — За появление в общественном месте в непристойном виде.
Брунетти продолжал улыбаться, чем, кажется, слегка успокоил Рондини.
— Видите ли, комиссар, — продолжил он, — летом, года два тому назад, я оказался на пляже в Альберони.
Улыбка Брунетти ничуть не изменилась даже в этот момент, при упоминании этого пляжа на самой окраине острова Лидо, который был настолько популярен среди геев, что назывался в народе не иначе как «Пляж Греха». Улыбка-то не изменилась, но взгляд сделался более цепким и скользнул по фигуре и рукам Рондини.
— Нет, нет, комиссар, — затряс головой Джорджо — Это не я, это все мой брат.
Он замолчал, тряхнул головой, совсем смутившись, нервно улыбнулся и вздохнул:
— Нет, так еще хуже. Можно мне начать сначала?
Брунетти кивнул.
— Мой брат — журналист. В то лето он писал статью об этом пляже и попросил меня сходить туда вместе с ним. Он говорил, что тогда все решат, что мы пара, и не станут приставать. Приставать не будут, а разговаривать не побоятся.
Рондини вновь замолчал и опустил глаза, пальцы его рук нервно сплетались и расплетались.
Поскольку он продолжал молчать и даже не пытался снова заговорить, Брунетти задал вопрос:
— Там все и произошло?
Рондини ничего не ответил, даже не поднял головы. Брунетти сделал еще одну попытку:
— Этот инцидент, я имею в виду?
Джорджо набрал в грудь побольше воздуха и продолжил рассказ:
— Я искупался, но потом стало холодно, и я решил переодеться. Брат был далеко, беседовал с кем-то, и мне показалось, что вокруг меня никого нет. Нет, в радиусе метров двадцати от нашей подстилки действительно никого не было. Я сел, снял плавки и стал натягивать брюки, и как раз в этот момент ко мне подошли двое полицейских и велели встать. Я попытался натянуть брюки, но один из полицейских наступил на штанину, так что ничего не вышло. — Голос Рондини становился все более и более напряженным — то ли от смущения, то ли от злости.
Одной рукой он принялся нервно теребить бороду.
— Тогда я потянулся за плавками, но второй полицейский схватил их и мне не отдавал. — Он снова замолчал.
— Что было дальше, синьор Рондини?
— Я встал.
— И?..
— И они составили протокол о непристойном поведении.
— Вы пытались с ними объясниться?
— Да.
— А они?
— Не поверили.
— А что ваш брат? Он к тому времени вернулся?
— Нет. Все это произошло буквально за пять минут. Когда он пришел, они уже успели оформить бумаги и уйти.
— Что вы предприняли по этому поводу?
— Ничего, — сказал Рондини и посмотрел Брунетти в глаза. — Мой брат сказал, что беспокоиться нечего, что они обязаны будут поставить меня в известность, если решат дать делу ход.
— И что, вас поставили в известность?
— Нет. Я ничего об этом не слышал, пока два месяца спустя мне не позвонил приятель и не сказал, что видел мое имя в «Газеттино». Оказывается, по моему делу проходил судебный процесс, а я об этом понятия не имел. Мне ни извещения о штрафе не прислали, ничего. Я был в полном неведении, пока мне не прислали письмо, в котором сообщалось, что я осужден.
Для Брунетти в этой ситуации не было ровным счетом ничего необычного. Речь шла о таком мелком нарушении, которое действительно нередко проскакивало сквозь щели в системе правосудия, и человека могли осудить, не предъявив ему предварительно никакого официального обвинения. Он только никак не мог взять в толк, почему Рондини решил обратиться с этим вопросом к нему.
