– На даче, – уточнил Виктор.
Он с подозрением покосился на меланхоличную парочку. Успели подружиться?
– А Лариса? – напрягся Смолин. – Она работала на Михал Михалыча…
– Утилизирована, – вздохнул Виктор. Кира (она же Лида) как-то судорожно всхлипнула.
– Господи, – схватился Смолин за голову, – может кто-нибудь объяснить, что тут было? Да, я понимаю, вы объединили усилия, изувечили нашего дорогого шефа…
– Он первый начал, – буркнула Лида.
– Звонил я тебе, – скупо объяснил Виктор. – Телефон молчал. Не по себе стало. Лариска слышала нашу беседу, я повесил трубку, она давай нагло интересоваться, где ты, как ты. Дома вспомнил все, взвесил. Твое поведение слабоумного, отсутствие на работе, нервозность Богоявленского, смерть Рудика Харчевского… В общем, не знал что думать, решил, что ты мне сам расскажешь, проворочался полночи, сел, поехал…
– Спасибо тебе, – совершенно искренне поблагодарил Смолин. – Ты настоящий друг.
– Спасибо, – Виктор крякнул, поправил очки. – Я тронут. Машину оставил за поворотом, добрался пешком, проник на дачу. Твоя зазноба лежала связанной, я ее развязал. Она описала в двух словах свою мучительницу. Знаешь, твоя подруга умеет классно составлять словесные портреты…
– Она и французский знает, – похвастался Смолин, – а еще итальянский со словарем. И в полиции работала.
– Ерунду не говори, – буркнула Лида.
– Что вы сделали с Ларисой? – хмуро спросил Смолин.
– Я ее убила… – она заплакала.
– Лариска отлучалась в туалет. Вошла, рассвирепела, – поспешил на выручку Виктор, – заехала мне в челюсть, я и полетел. А твоя зазноба не растерялась, я видел, как они дружно душили друг дружку. Твоя проигрывала, они катались по полу, Лариса треснулась головой о ножку кровати – косточка тонкая оказалась. Как у младенца.
Лида тихо плакала. Он погладил ее по плечу.
– Не расстраивайся, – прошептал он. – Теперь, как честный и порядочный человек, я тоже должен кого-то убить.
Все трое повернулись, посмотрели на голову в тисках.
– Может, мне тоже кого-нибудь убить? – неуверенно предложил Виктор. – Не хочу быть рядом с вами белой вороной…
Смолин поднялся, пошатываясь, добрался до выхода. Свежий воздух вскружил голову, он прислонился к косяку, чтобы не упасть. Побрел через подворье – в дом. Поднял валяющийся у печки фонарик, отправился дальше. Остальные волоклись за ним. Лариса лежала, разбросав руки, поблескивали стекла очков, рот был удивленно приоткрыт. Под головой расплывалась лужа крови. Той же кровью была заляпана ножка кровати. Он развернулся, потащился обратно. В сарае их поджидал сюрприз. Рев разъяренного буйвола, страшная, несокрушимая сила атаковала вошедших! Адвокат Богоявленский выдрал голову из тисков, был страшен, как атомная бомба, глаза блестели, рот перекошен, кровь текла с разбитых висков. Вытащить пистолет из недр куртки он не успел, набросился на Виктора, который вошел первым. Виктор, кувыркаясь, отправился в угол. Шаг вперед, новая затрещина, и Лида покатилась под верстак. Третий шаг, он сунул руку во внутренний карман… Смолин ударил наотмашь – доской, выхваченной из кучи. Он понял уже позднее, что доска была оснащена огромным ржавым гвоздем. Удар пришелся по верхней губе, Богоявленский рухнул, как подкошенный.
В оглушительной тишине Смолин искал Лиду. Та выползала из-под верстака, отплевываясь грязью. Зашевелился Виктор – все в порядке, мягкая посадка, даже очки не пострадали.
Богоявленский был решительно мертв. Гвоздь пробил губу, застрял в черепе. Глаза сверкали яростью. Вытаскивать доску из трупа, видимо, смысла не было.
– Кто плохо закрепил? – пробормотал он, падая на колени.
– Все, – пролепетал Виктор, – хватит. Теперь я точно должен кого-то убить… Пойду, может, встречу в ночи свою несчастную жертву…
Он побрел, покачиваясь, к выходу.
– Ты в порядке? – спросил Смолин.
– Я прекрасно себя чувствую, неужели не видно? Кстати, если тебе интересно – перед твоим пробуждением я вызвал полицию. Сомневаюсь, что они разгонятся до космической скорости, но скоро в принципе подъедут. Я буду где-нибудь неподалеку…
Он обнял любимую женщину, у которой стучали зубы, прижал к себе. Она молчала, зарылась мордашкой ему под воротник…
Последующие события он помнил плохо. Полицейские подъехали на двух машинах, часть из них погналась за «Газелью», водитель которой хотел встать у ворот, но при виде характерно окрашенных машин пустился наутек (не иначе «мозговеды»). Пробивалась мысль, что придется долго и нудно объясняться со стражами законности. Какое-то время их подержат в камере, используя в качестве боксерской груши, но все закончится благополучно, если Фемида не переусердствует, если хватит сил выдержать и это испытание, если люди в погонах окажутся именно теми, о ком он подумал…
ЭПИЛОГ
Она томилась в заточении. Темница была не сырой, решетки отсутствовали, но свободы отчаянно не хватало. Два шага налево – опушка, четыре направо – магазинчик доисторического ОРСа, где, кроме «Доширака» и газированной химии, ничего не было. А еще дом – добротный сруб со ставнями изнутри, окованной дверью и экстренной связью с «центром». В промозглый ноябрьский день она грызла кислые яблоки и читала в подлиннике Жорж Санд. Вчера она из паззла собирала Вселенную, позавчера слушала сводки районного информбюро, два дня назад – таращилась в телевизор, где за помехами можно было разглядеть захватывающие погони, жаркие перестрелки, разгоряченных девушек (женский биатлон), очищала от снега дорожку от крыльца к туалету. Не жизнь, а мечта. Для человека, у которого в Швейцарии зарыта куча денег, самое подходящее занятие.
От изящной французской прозы отвлекло утробное урчание подъехавшего к дому автомобиля. Условный сигнал – два коротких гудка. Прибыл товарищ из «центра». Можно не хвататься за старую охотничью берданку, не захлопывать ставни, не выстукивать тревожную депешу… Она прильнула к окну. Посетитель с сияющей от счастья физиономией пробежал по очищенной дорожке, обстучал ноги на крыльце, разразился нетерпеливым стуком. Она зависла, давая ему время потерять еще немного нервных клеток. На дворе ноябрь, листья облетели, снег выпал, курицы уже не поют… а она все здесь. В глухой деревне самого северного района области – то есть на Крайнем Севере. Примерно месяц назад после посещения людей в белых халатах, одного из которых Павел уважительно величал Владимиром Ивановичем, после странных бесед и двухдневного «лабораторного обследования», она вспомнила ВСЕ. То есть абсолютно. Все свои ипостаси. Первую, вторую, третью… Размеренную жизнь в симпатичном пригороде Женевы, маму Римму Яковлевну, смешного отчима Петро, подружку Пенелоп, у которой папа оказался настоящим сексуальным маньяком и сел в тюрьму, учебу в пригороде Женевы, старого козла Шельмана, оказавшегося ее отцом и тоже маньяком. «У вашего мозга удивительный запас прочности, – похвалил Владимир Иванович, – вы сильная женщина, это вас и спасло». Она вспомнила, как была женой Гусько… тьфу, «женой Князева» (любое воспоминание на эту тему портило нервную систему), как шарахалась по лесам от демона с пистолетом, опять же оказавшегося отцом… впрочем, последних воспоминаний она и не лишалась.
