– Хорошо, иди, я все понимаю. Но не пропадай надолго, хорошо?..
Эта женщина в окне… Он вышел из подъезда, как в открытый космос, завертел головой – в каком он мире, черт возьми? Все не так, все чужое. Угрюмые бараки, больные тополя. Вчерашний день… Он рысью добежал до угла, поднял голову. Женщина возникла в окне угловой квартиры, отогнула занавеску, улыбнулась ему, помахала рукой. Он послал ей жаркий поцелуй, двинул прочь, поражаясь вывертам человеческого сознания. Она его заметила – это факт. А вот все остальное вокруг него – ржавые крышки погребов, пустующее лежбище бомжей, фрагмент барака под номером шестнадцать – она не видела.
Он выбрался на дорогу, остановился, чтобы прикурить. Со стороны цивилизации подъехал угловатый черный джип, съехал с дороги, протиснулся между островками кленового молодняка и встал у подъездной двери. Сидящим в салоне было лень пройти пешком тридцать метров. Екнуло сердце. Он спрятался за дерево. В доме восемнадцать квартир, но кто бы сомневался, что приехали в восемнадцатую?
Интуиция не подкачала. Из джипа выбрался подтянутый тип в темном плаще и кепке, исподлобья глянул по сторонам, вошел в дом. В машине, кроме типа, никого не было, иначе стал бы он включать сигнализацию? Смолин похолодел. «Муж» приехал? Если странно, еще не криминально… Он выбросил сигарету, заспешил к подъезду. Вошел в барак, прислушался. Наверху поскрипывали ступени. Он на цыпочках пробежал по коридору, сделал остановку у почтовых ящиков, выбрался на лестницу…
Он видел, как незнакомец дошел до квартиры, порылся в кармане, нашел ключ, открыл дверь, придерживая пакет.
Он еле удержался, чтобы не броситься за ним. Ждать пришлось минут десять. Хлопнула входная дверь, заныли половицы – древняя старушка поднималась по лестнице, постукивая палочкой. Открылась дверь восемнадцатой квартиры, выбрался тип. Уже без пакета. Постоял, насупив брови, тронулся в путь. Смолин оторвался от косяка, ринулся вниз, обойдя на повороте старушку. Та угрюмо покосилась, он отвернулся – эти древние такие наблюдательные… Встал за тополем. Субъект в плаще вышел из дома, снял машину с охраны. Прежде чем исчезнуть в салоне, хмуро поглазел по сторонам, поднял голову. Женщина стояла в окне, сплющив нос о мутное стекло. Смотрела вдаль – с неземной печалью. Последний визитер был ей безразличен. Она его не видела. Но он ее видел…
«Довольно, – думал Смолин, шагая к Верещеевскому парку. – Выброси из головы. Добром это дело не кончится».
В четыре часа он сидел за рабочим столом и отбивался от назойливых взглядов.
– Где был, чего видел? – любопытствовал Рудик Харчевский – болезненно худой, с ранними залысинами, одетый в безупречный костюм и ботинки за триста долларов.
– Работал, – огрызался Смолин. – У меня и без вашей Талысиной разъездных дел по горло. Заехал в Северный поселок – проверить в местной управляющей компании жалобу сутяжницы Антохиной, потом на площади Калинина в здании проектных институтов убил полтора часа – там, оказывается, нет юридической конторы «Гранит» – съехала на прошлой неделе, а известить забыла…
Он делал вид, что поглощен изучением документов, скопившихся на столе, выхватывал листы из папок, помещал в другие, и все это происходило под неусыпным взором коллег.
– У тебя утомленный вид, Павел Аверьянович. – Лариса Малинович, статная дама в огромных очках, сделала выразительную паузу. – Признайся, ты водишь нас за нос. Ты подрабатываешь грузчиком на сортировочной станции, и сегодня была такая запарка…
– Я тоже утомился, – зевнул рассудительный и такой же очкастый Виктор Плотников. – Пытался на прошлой неделе доказать Богоявленскому, что меня зовут Виктор, а не Трактор, но номер не удался, он взвалил на меня очередной бракоразводный процесс. А еще я должен по пятницам и средам ездить в филиал юридического на Советской и вести у школяров семинары по особенностям гражданского и уголовного судопроизводства со стороны защиты. В прошлую пятницу я чуть с ума не сошел, объясняя этим бездарям, кто такой обвиняемый и какие у него права.
– Мы ждем тебя по пятницам и средам… – ангельским голоском пропела Лариса. Потом спросила: – А кто такой обвиняемый? – и густо покраснела. – Нет, я знаю, поймите меня правильно, но вот конкретная формулировка… Мы не занимаемся уголовными делами.
– Вынесут постановление о привлечении тебя в качестве обвиняемого и покажут обвинительный акт – станешь обвиняемой, – пояснил Рудик.
– А прав у этих несчастных больше, чем у бегающих на свободе, – позавидовал Виктор. – А первое право: знать, в чем тебя обвиняют.
Коллеги лениво похихикали. Смолин не участвовал в беседе и стал объектом новых острот.
– Это не физическое переутомление, – подметила Лариса и ласково погладила Смолина по голове. – У нашего Паши что-то с мозгами.
– Их просто немного, – несмешно пошутил Рудик.
– А недавно обнаружили француза с половиной мозга, – вспомнил эрудированный Виктор. – Странные дела у парня в голове. Серое и белое вещество тонким слоем выстилают стенки черепа, а остальное пространство занимает вода. Точнее, цереброспинальная жидкость. При этом житель Марселя абсолютно нормален, имеет семью и работает государственным служащим.
– Зачем государственным служащим мозги? – пожал плечами Рудик. – За них государство думает. А кто за нас будет думать? Богоявленский? Сомневаюсь. Ты точно не нашел Талысину? – повернулся он к Смолину.
– По мнению соседки, Талысина уехала к родне на Алтай, – буркнул Смолин.
– К родне? – ужаснулся Рудик. – К какой еще родне? Не пугай меня.
– Или к знакомым, – допустил Смолин. – Связи с ней нет, остается ждать, пока вернется.
– Ужас, – покачал головой Рудик. – Не удивлюсь, если Гангреева, узнав об этом, отправит по следу дочери наемного убийцу. Ей и так досталось. Ухаживала до последнего дня за полоумной старухой… в общем, ей есть чем гордиться, если это не она, конечно, прикончила мать.
– Не она, – вздохнула Лариса. – Тромб в легком, старуха просто лопнула. А Гангреева понятия не имеет, что такое медицина, и как с ее помощью умерщвлять людей. Она по специальности – бездельница с дипломом искусствоведа.
Рудик усмехнулся.
– Гангреевой не позавидуешь. Сорок процентов имущества без всяких завещательных возложений отходит неблагодарной дочери. А вот Гангреевой с завещательным возложением не повезло. Согласно воле матери, она обязана регулярно подкармливать голодных собачек в зооприюте на Волочаевской. А еще жертвовать ежемесячно четыреста долларов в пользу дома престарелых на Инской горке. В случае неисполнения условий все завещанное отторгается в пользу… угадайте, кого?
– Талысиной, – пробормотал Смолин.
– Да, – возликовал Рудик. – Непонятно, почему матери уперся этот дом престарелых. В богадельнях никогда не была, в связях с собаками не замечена. Словом, Ермаковой придется повертеться в гробу, пока жива ее дочь. Вы бы слышали, как Гангреева орала на Богоявленского по телефону – как будто это он умер и оставил бедную с носом.
