– Ног у меня нет и не будет, джинсов тоже. Дай хоть вспомнить, – отмахнулся он от меня.
Скоро пришла Таня и сама открыла дверь, у нее был свой ключ.
– Николай Константинович! Вы такой смешной в халате! Я сама промокла, дождина припустил... Побегу переоденусь.
– Хорошая она, – сказал Саша, не отрываясь от дела.
– Только своим родителям не звонит и собаку бросила. Днем и ночью воет без нее.
Когда Таня вернулась в кухню, мне не захотелось ее ни в чем упрекать. Попили втроем чай, весело поболтали. И только в конце, когда я взял в руки свои джинсы, она объявила:
– Я завтра уезжаю домой. Насовсем. Рано утром.
– Собака твоя с ума сойдет от радости.
– Я прощения у него попрошу. Он поймет.
Я пошел в ванную переодеваться. Пора уходить: день был нелегким, завтра может быть еще тяжелее. Оставалось только еще показать Танюше фотографии.
Я вышел с ней в прихожую и сказал:
– Я тебе сейчас фото покажу. Нехорошие. – Достал мобильник и прощелкал перед ее глазами три фотографии. Она без слов ткнула пальцем в стекло мобильника:
– Этот. Приходил ночью и кричал. – Из-под ее пальца выглядывала испуганная физиономия юриста Киселева. – Я завтра домой уезжаю. Можно вас еще об одном попросить? Я сейчас... – и Таня убежала в комнату.
Я был готов к выходу, но, ожидая ее, чувствовал себя, мягко сказать, потрясенным.
Таня вернулась в прихожую, в ее кулачке было что-то крепко зажато.
– Вот, – она протянула передо мной руку и разжала кулак. В ладони лежала связка двух крупных ключей. Я сразу их узнал.
– От дедушкиного сейфа. Я унесла. Можно, я вам оставлю?
– Танюша, это плохо, это чужое.
– Не чужое. Общее. Только поэтому взяла.
– Отвези ключи домой.
– На несколько денечков, пожалуйста, дядя Коля, мне их некуда спрятать.
– Зачем прятать?
– Вы знаете зачем. Я не верю ни единому ее слову – это же она подговорила меня убежать из дома! Гадина! Я больше видеть ее не могу. Ну, пожалуйста... А я позвоню маме, папе, и мы все вместе откроем этот сейф.
– Завтра же утром позвони.
– Обещаю.
Ключи я забрал – от греха подальше. Когда столько людей их одновременно ищут, эти ключики становятся кусками динамита, поэтому они не для девичьих рук.
Я уже выходил, когда она обняла меня за шею и поцеловала.
Домой я приехал мокрый до нитки, до трусов и до кожи под рубашкой. Перед тем, как поставить в металлический ящик мотоцикл, опять нащупал в темноте свой тайник и, стараясь не замочить пальцами, прихватив полиэтиленовым мешочком, вынул из него компакт-диск, а на его место положил два ключа от чужого сейфа.
26. Последнее письмо
Загородный дом поздним вечером. Окна плотно закрыты, в темном, мокром от дождя стекле причудливо отражаются голубые изразцы печки-голландки. У окна стоит мужчина. Судя по одежде, он только что приехал из офиса и не успел переодеться. Из-за стенки доносится тихая классическая музыка.
Мужчина подошел к письменному столу. Быстрыми и решительными движениями вынул из ящика стола цифровую камеру и чистый почтовый конверт – снова с елкой и Дедом Морозом. Последним он достал из внутреннего кармана пиджака сложенный вчетверо листок. Развернул и дрожащими пальцами разгладил под настольной лампой. На бумаге всего две строки, заглавными буквами, похожими на черных жуков, – из-за выбранного кем-то вычурного компьютерного шрифта.
«ТЫ НЕ ПОНЯЛ? ВЕРНИ ВСЕ ДЕНЬГИ, ЧТО УКРАЛ. ЕЩЕ СУТКИ – И ПЕНЯЙ НА СЕБЯ. ЭТО ПИСЬМО ПОСЛЕДНЕЕ».
Он сфотографировал листок, положил его в новогодний конверт и заклеил. Из нагрудного кармана извлек заготовленную заранее, напечатанную на принтере полоску с именем адресата и наклеил на конверт: «Секретарю парткома КПСС (бывшему) Глотову Л.К. Лично в руки».
27. Перед штурмом
Утром я встал по будильнику. Сел, свесив ноги с кровати, с трудом вспоминая, зачем заводил с вечера будильник. Вспомнил и пошлепал босиком в ванную. На завтрак времени не оставалось. Я включил компьютер и, пока тот загружался, поискал по ящикам пустые чистые компакт-диски. Нашел только два. На них скопировал то, что вечером вынул из тайника во дворе: чужие телефонные разговоры.
Когда я подъехал к проходной завода, снаружи, как и вчера, толклись без видимого дела несколько охранников, но сегодня – в серо-белых камуфляжах. Внутри, вокруг турникета стояло еще несколько, но никого из знакомых, – те, вчерашние, вполне заслужили отдых, – поэтому мой пропуск эти охранники разглядывали с каменными и недоверчивыми лицами.
На третьем этаже заводоуправления стояли еще двое в камуфляжах, и опять началась напряженная сверка, как на пограничном переходе. Какой дурак их так инструктировал? Те, кто сюда скоро явятся без приглашения, предъявят такие бумажки, что не ошибешься, кто такие: прятаться не будут.
Я заглянул в приемную директора, хотя более важное дело меня ожидало в соседнем кабинете. Секретарша Галя приветливо и одновременно пугливо кивнула на дверь: «У себя. Один. Там ночью и спал».
Я стукнул костяшками пальцев о косяк двери и, не дожидаясь ответа, вошел.
– Доброе утречко, господин директор.
– Утречко, утречко... – Тот не сделал никакого движения, чтобы пожать мне руку, и меня это вполне устраивало. Чем меньше я жал рук за день, тем здоровее вечером себя чувствовал.
Я огляделся. В углу на диване – подушка и скомканное байковое одеяло, на журнальном столике нетронутый остывший чай в подстаканнике, на письменном столе перед директором – конфискованный вчера у вражеского охранника газовый пистолет.
– Нового ничего? – спросил я на всякий случай.
– Ни нового, ни старого, и ничего хорошего. – Я внимательнее посмотрел на Глотова. Сегодня он уже не выглядел таким орлом, как вчера, а был похож на вялый приспущенный шарик. В движениях неуверенность, в глаза не смотрит: укатали сивку крутые горки. – Охранников мы напрудили полный завод, у каждой калитки теперь торчат и курят. В копеечку мне это влетит. Сколько еще так придется?
– Недолго. К вашему несчастью.
– К счастью или несчастью, видно будет... Что потом?
– Потом штурм. Это обязательно, это в программе.
– Как вчера?
– С другой стороны.
– Когда?
– Сегодня ожидаю.
Его глаза поблуждали по заваленному бумагами столу и остановились на газовом пистолете.
– Нельзя допустить ни малейшего нарушения закона, – внушительно сказал я. – Кто закон сегодня преступит, тот и проиграл. Та сторона это понимает, должны понять и все наши.
