– Я покажу тебе сейчас, Соколов, несколько свежих фотографий, а ты мне скажешь, что о них думаешь.
Он вынул из кармана пиджака конверт, вытащил из него три цветные фотографии и разложил на столе. На двух из них был снят с разных сторон и крупным планом нож с кирпичными разводами от засохшей крови. С третьей фотографии полуприкрытыми белками глаз глядел мертвый юрист Киселев. Снимок был сделан снизу, от подбородка, так, что его распоротое от уха до уха горло было похоже на ухмыляющуюся пасть большого хищного зверя.
– Соколов, ты когда-нибудь видел такой ножик? Ведь ты спец по разным ножичкам. Этот – с выкидным лезвием, и тоже серратированным. Видишь рану? И края у нее бахромой.
– Японский.
– Да ну?
– Булатная сталь, «голубая бумага» называется, тридцать два слоя. Очень дорогой.
– Случаем, не ты его обронил?
– Нет. Но кое-что о нем знаю. Писать не буду, а скажу. Такой нож я держал в руках на прошлой неделе, и не в магазине. Поэтому на этом ноже, что на снимке, запросто могут оказаться отпечатки моих пальцев. Но тогда это – очередная подстава. Я вам заранее заявляю. Если отпечатки мои там есть, тогда я вам скажу, кто настоящий убийца, я его знаю. Его имя назову только после экспертизы.
– Интересно... Рассказали бы подробнее! – Шаров с легкостью переходил с «ты» на «вы» и обратно.
– Подождем отпечатков пальцев.
– Завтра может оказаться поздно. А то написали бы вы все, как было, подозреваемый, облегчили себе положение. Я всегда говорю, чистосердечное признание – оно ох как потом помогает.
– Завтра. Но если на этом ноже окажутся мои пальчики, значит, тот, кто убил второго, во второй раз меня подставляет, только поэтому ножик он оставил.
– Разберемся. Но знай, Соколов, единственное, почему я пришел к тебе один и оставляю ночевать дома, только потому, что в первый раз мы лажанулись перед тобой, и второй раз был бы перебор. Ладно, Соколов, жалко, чайку не попили. До завтра. Ровно в два часа чтобы был на заводе. Я вызываю тебя туда устной повесткой. Это серьезно. И без сюрпризов!
33. Ссора
Я закрыл за следователем дверь и заварил себе крепкого чая. Уже поздно было пить такой крепкий, но он сейчас мне необходим. Вообще, лучше всего – не размышлять, не беспокоиться, не выдумывать, что еще может случиться завтра, а просто от всего отключиться. Но глаза сами вспоминали блеск японского ножа у моего горла в лифте и перекошенное лицо Стукалова. Ай да Стукалов! Теперь и соперника в любви убрал...
Выпив две чашки кирпичного чая, я вынул из ящика стола свою губную гармошку – интересно, в СИЗО ее можно будет с собою взять? – и приложил к губам. В ее выпуклом блестящем корпусе мелькнуло уродливо растянутое отражение моих глаз, и это живо напомнило фотографию Киселева с полуприкрытыми веками. Только тогда мне пришло в голову, что Алла, быть может, ничего еще не знает и ждет где-нибудь своего погибшего жениха или звонка от него. Я встал и подошел к телефону. Неприятно, но по-человечески необходимо позвонить ей. Я набрал номер коттеджа.
– Николай! Я все знаю! Мне позвонили девочки с завода. Какой ужас! Я ничего не могу делать, как узнала, как ватная сейчас... Я тебе признаюсь: мы любили друг друга, любили! По-настоящему... Ты такой внимательный, звонишь мне... спасибо. Пожалуйста, не стирай ту фотографию со своего мобильника, где он такой испуганный, оставь ее мне. Хорошо? Боже, я сама не знаю, что говорю...
Я с трудом подыскивал и придумывал слова, уместные для утешения, но все равно получалось сухо и казенно.
– Алла, прими мои... самые глубокие и искренние... соболезнования. Я действительно буду рядом с тобой в твоем горе...
– Спасибо, мой милый. Ты и себя побереги. Видишь, что вокруг делается...
– Алла, я могу надеяться... встретиться с тобой? Не сейчас, конечно, а позже, когда твое горе немного сойдет...
– Что? Встретиться? Нам? Ах нет, глупенький... Ты, наверное, подумал, что я за него собиралась замуж? Как я тебя запутала, вот какая я ветреная! Прости, милый, я выхожу замуж совсем за другого. И не спрашивай меня, за кого, я теперь всего боюсь, стала такой суеверной!
– За кого?
– Не спрашивай! Не спрашивай!
– Больше не буду, прости. – В голове у меня стоял сумбур, такого денька не было очень давно.
– Коленька, мне сказали, что его убили так же, как моего мужа... Ножом по горлу. Что это значит, Коленька? Они могут и меня так же или моего будущего мужа? Может, я одна во всем виновата?
– Не накручивай себя на ночь. Ты ни при чем и никогда не была. Танюша вернулась?
– Днем еще явилась. Даже не поздоровалась со мной, вообще не разговаривает. Господи, я так боюсь всего! Девочки, когда позвонили, сказали, что ножик был тот самый, что мы всем мужчинам нашим дарили в феврале. Точь-в-точь, сказали. Я, наверное, и в руках своих его держала! Ужас какой...
– Что дарили?
– Ножики эти. На День защитника Отечества в феврале. Мужчинам из руководства завода, всем одинаковые. У меня они сначала в столе лежали, в коробке. Я же секретаршей работала.
– Всем дарили? Сколько их было? Вспомни.
– Зачем тебе это? Ты меня опять пугаешь!
– Вспомни, Алла, пожалуйста, мне нужно.
– Ты такой странный... Сейчас сосчитаю. Пять или шесть, уже не помню.
– Все одинаковые?
– Да, чтобы никому не было обидно. И дорогие очень.
Сумбура в голове становилось все больше, но об одном я не мог умолчать.
– Алла, ключ от вашего сейфа у меня.
– У тебя? Слава Богу! Она его тебе подбросила, мерзавка?
– Отдала на ответственное хранение, скажем так.
– Когда ты его привезешь? Сегодня поздно. Завтра утром сможешь?
– Алла... мне доверили его сохранить. На день или два...
– Мы откроем этот сейф чуть раньше. Ничего в этом плохого нет. Если хочешь, вместе с тобой.
– Ты не понимаешь...
– Нет, я все прекрасно понимаю, Николай. Лучше, чем думаешь! Неужели ты не отдашь мне ключ от моего собственного сейфа?
– Я не могу, Алла... Я обещал. Это дело, так сказать... чести.
– Чести? Что это такое? Я думала, о ней забыли сто лет назад. Ты – негодяй! А еще хотел со мной увидеться!
– Алла, прекрати!
– Не звони мне больше! Никогда!
34. Допрос на заводе
Утром я достал из шкафа старую спортивную сумку и начал собираться: домой я мог не вернуться. Зубная щетка, бритва, старый тренировочный костюм, губная гармошка... Последними в сумку легли первый том «Войны и мира», который давно хотел перечесть, и переводной детективчик.
