С силой хлопнула отброшенная створка двери, и мы остались вчетвером. Софронов уже стоял, подпирая спиной стенку и вытирая платком губы. Нотариус опять принялся нажимать кнопки калькулятора, но рот он так и не закрыл, напоминая своим видом удивленную рыбу. Портной откинулся на спинку кресла, морщил лоб и рассматривал потолок. У меня ныла челюсть, и одно это отбивало всякую охоту участвовать в их разборке. Но голова соображала, сама по себе, как автомат, и я прикинул их доли в наследстве. Получалось, от слова или даже от молчания внучки Танюши зависело, кто станет директором этого столь вожделенного пыльного и полуразваленного завода: Глотов или Стукалов. Так-то в мире нашего доморощенного бизнеса часто решались тяжелые, а порой и кровавые споры: все висело на случайности, на мелочи. Самое интересное для меня было то, как они собирались сейчас заполучить ее решающие слова. Да еще и нотариально оформить. Наверняка Портной, сидя и ухмыляясь рядом, сейчас думал о том же.
Не прошло и трех минут, как дверь сначала скрипнула, потом хлопнула за моей спиной, и Глотов опять плюхнулся на свое место.
– Танюша сейчас придет. Заплаканная вся. Кто ее довел? Твои бандиты? – Он в упор посмотрел на Портного. – Плохо кончишь, Портной, помни мои слова. Плохо! Эй, нотариус, друг ситный, сосчитал, наконец?
– Заканчиваю...
Все молчали, слышно было только, как нотариус шуршал бумагой, мягко щелкал кнопками. Вдруг тишину, как ножом, разрубил яростный собачий лай за дверью. Очень злой лай, а поверх него звонкие Танюшины крики, властные команды собаке, и вдруг за этим грязная ругань, чей-то крик, еще ругань и еще крики. Шум приближался, свирепый лай доносился совсем близко – с лестницы, из-за двери. И снова Танюшин крик:
– Смерш, возьми его, фас! Смершик, крепче, не жалей его, фас!
Грохот на лестнице, собачий лай – и дверь в кабинет распахнулась, первым в нее влетел разъяренный пес. Оттянутый назад поводком за ошейник, он норовил вскочить на задние лапы, рвался вперед к столу и буквально волочил за собой хозяйку.
– Стой, Смерш, стоять! – Таня не могла удерживать пса, и тот, лая и скаля по-волчьи зубы, выволок ее на середину комнаты. Наконец она как-то сумела зацепить поводок за бронзовую ручку книжного шкафа, видно, и раньше делала это, и притормозила страшного пса. После чего ловко захлопнула за собой дверь и заперла ее на ключ.
Я оказался крайним к злому псу: он бесновался в полуметре от моей шеи, а мои уши лопались от его лая. Но в общем гаме я сразу заметил, что тех, кто сидел за столом, пес будто не замечал, всю свою ярость он изливал на одного только человека – на бедного Софронова, вжавшегося в стенку.
– Смерш, тихо! Слушайте меня все! – крикнула Таня.
Но пес не унимался и уже не подчинялся хозяйке. С поводком, привязанным к дубовой дверце шкафа, он запрыгал, продолжая захлебываться лаем. Хозяйке пришлось громко кричать, чтобы перекрыть этот пронзительный лай.
– Слушайте, слушайте! Не бойтесь! Смерш будет искать. Он знает запах ружейного масла, помнит его, он умный, он сейчас узнает, у кого был тот револьвер. Если убийца сейчас в том же костюме, в котором убивал моего дедушку, Смерш обязательно его учует. Обязательно! Он не ошибается, не тронет невиновного, он добрый... Смерш! Ищи! – Она сунула ему под нос промасленную тряпочку, и пес, чихнув, в недоумении завертел головой, перестав даже лаять, и затем снова вскочил на задние лапы и рванулся в сторону Софронова, совсем уже вжавшегося в стенку. Я не выдержал и крикнул:
– Таня, не отпускай собаку, держи крепче! Не вздумай отпустить!
Она не отпустила поводок, но сняла его с ручки шкафа, и пес опять поволок ее по комнате, таща прямиком к отцу.
– Он никого не тронет, он только ищет! – визгливо кричала Таня.
Ей опять удалось зацепиться, теперь за спинку моего кресла, но пес на поводке уже прыгал, брызгая слюной, перед Софроновым. Я снова закричал:
– Не выпускай! Привяжи поводок к моему креслу! Ничего он не учует! Только разорвет твоего отца!
Теперь она сама испугалась, стала прикручивать поводок к моему подлокотнику, куда был защелкнут и мой наручник. Привязывая, она не удержала поводок, два его стальных кольца через мой подлокотник с визгом дернулись вперед, и тут же раздался крик Софронова. Одна рука его была уже в крови и поднята над головой, а пес, выдергивая из-под меня поводком кресло, прыгал ему на грудь, пытаясь дотянуться до горла. Я схватил свободной рукой за поводок, потащил назад, но было поздно. Я увидел, как рука Софронова скрылась за пазухой, и через мгновение в ней блеснул никелированный револьвер. Рука с револьвером опять скрылась, нырнув под собаку, и сразу по ушам ударил выстрел. Лай оборвался, вместо него послышался какой-то вой, поводок в моей руке ослаб, и кресло подо мной перестало трястись. Пес, цепляясь лапами за пиджак Софронова, сполз с него вниз, вытягивая по полу передние лапы. Потом пополз мимо моего кресла к окну. Поводок не пустил его дальше, и он, поскуливая, залег за спинкой кресла Портного. На полу за ним тянулась размазанная, будто шваброй, кровавая полоса.
Таня, замерев от неожиданности, так и стояла рядом со мной, прижав обе ладошки к губам, глядя, как ее любимец отползал в сторону. И только когда он, обессиленный, лег и больше не двигался, она бросилась к нему и с воплем «Смерш!» упала на пол рядом.
Софронов, прижимая окровавленную кисть руки к светлому пиджаку и не выпуская из другой никелированный револьвер, неожиданно рванул к столу. Его револьвер теперь блестел всего в метре от моей головы, ствол блуждал по комнате, сам же Софронов нервно дергался, явно находясь в шоке, а размазанная по пиджаку кровь придавала ему сейчас жуткий вид. Он хотел что-то сказать или крикнуть, но у него не получалось, вместо этого он размахивал над головой револьвером, затем вдруг прицелился в сторону Глотова и потряс им перед его лицом. Глотов вжался в спинку кресла, но лицо его оставалось совершенно спокойным, даже с неким подобием усмешки.
Раздался стук в дверь и голос «курносого»:
– Что там у вас! Борис Михайлович! Ломать дверь?
– Стой там пока... – сдавленным голосом выкрикнул Портной, как завороженный глядя на блестящий револьвер.
Наконец Софронов вновь обрел дар речи.
– Ты убил! Ты... Отца моего! – задыхаясь, но отчетливо выкрикнул он. – Я видел! Ты убийца, ты!
– Успокойся, Игорек, успокойся! Положи револьвер. Откуда он у тебя? Положи на стол. Не убивал я, что ты, дорогой! Мы с ним были друзьями, ты сам знаешь. Игорек, ты ведь мне как сын...
– Ты! Признайся при всех, при свидетелях, чтобы судили тебя! Или сейчас пристрелю, как собаку, и сам буду тебе судьей, чтобы не вывернулся! Говори, убийца!
– Что ты мелешь, дурень! Откуда у тебя самого отцовский револьвер? С его трупа снял! – вдруг закричал Глотов, вскакивая с глубокого кресла, но тут же снова упал в него и привалился назад к спинке. – Это бати твоего револьвер, из заводского сейфа. Откуда он у тебя?
