— Но только не рискуйте, — уже намного тише добавил он.
Хафнер кивнул.
— Штерн, ты приклеишься к Обердорф, о'кей? Лейдиг позже сменит Хафнера, а я тогда возьму на себя профессоршу. Нам придется потратить на это и добрую часть ночи.
Штерн был озадачен.
— Если у нас возникли подозрения, что Обердорф могла утопить Вилли, почему бы нам ее не арестовать?
— Потому что у нас нет ни единого доказательства. — Тойер беспомощно закатил глаза. — Вот если бы она его застрелила, да еще из своего охотничьего ружья! Сколько их у нее! Но у нас нет ни следов, ни свидетелей — во всяком случае, пока нет. Придется еще подождать. — Комиссар повернулся к Ильдирим, и в его голосе зазвучала мольба. — Нам нужны люди, в самом деле. Мы должны получить право прослушивать телефонные разговоры и прочее. Она наверняка захочет вывести картину из игры, а Зундерманну нужны деньги. После смерти Дункана студент, пожалуй, может получить их только от профессора Обердорф. Этот контакт мы должны проверить.
Прокурор кивнула:
— Я поговорю с Вернцем. После его фортеля с мнимым новозеландцем вряд ли он так скоро забудет этот урок. Проклятье… — схватилась она за голову. — Сегодня его нет, он поехал на похороны.
— Кто-нибудь из близких? — благовоспитанно спросил Тойер, хотя ему было в общем-то все равно.
— Собака, — сказала Ильдирим. — Последняя жертва собачьего убийцы принадлежала его брату. Во Франкфурте существует кладбище для четвероногих.
Потом все быстро закрутилось. Хорнунг попрощалась, получив несколько грубый, но сносный оттиск фальшивого Тернера. Газета не располагала другими снимками, но не прозевала хотя бы этот.
Вечером, сменив Штерна, Тойер был несколько уязвлен. Никто и не заметил, что он снова стал водить машину.
Ни в Гейдельберге, ни в Мангейме не случилось ничего заметного. Обердорф, казалось, не подозревала, что за ней следят, либо ей было наплевать. Она расхаживала по своей вилле, ничуть не скрываясь. Около одиннадцати часов вечера она позвонила по телефону. Тойер немедленно набрал номер Зундерманна. Тот был занят. Это могло оказаться и случайностью.
В час кто-то постучал в стекло его машины, Он похолодел от испуга. На мгновение ему показалось, что из темноты появилось вежливое лицо Дункана. Но это была Ильдирим. Она принесла кофе.
— Я отыскала Вернца, — сообщила она после того, как Тойер с блаженным урчанием сделал первые глотки. — Наш дурак теперь не хочет ничего решать в одиночку, возможно, даже и не имеет права. Его история с Дунканом очень не понравилась наверху.
Тойер в ярости ударил кулаком по рулю и нечаянно угодил по сигнальному гудку.
— Ну вы и филер, — сухо заметила Ильдирим. — Вас только слепой не заметит.
Тойер оставил без внимания заслуженную критику.
— С тех пор как утонул Вилли, я имею дело с так называемыми начальниками, которые мне лишь мешают что-то делать. Чем я так провинился? За что мне такое невезение?
— Возможно, в прежней жизни вы согрешили с козой или как-то еще, — ответила Ильдирим и хихикнула.
— С козой, — обиженно повторил сыщик, — вот уж придумаете.
Лишь к трем часам утра Обердорф, казалось, заснула. У Лейдига в Мангейме тоже все было спокойно. Зундерманн не выходил, и это, пожалуй, было примечательно. Тойер распорядился снять наблюдение. В семь часов утра его продолжат Штерн и Хафнер.
Он отвез Ильдирим домой и подождал, дока она не закрыла за собой дверь подъезда. Его самого подстраховывать было некому. Он трясся от страха, пахнувшего рыбной ворванью, пока не запер свою дверь на два замка.
На автоответчике раздался голос Хорнунг. Правдами и неправдами она добилась на следующий день встречи с ответственным экспертом из галереи «Тейт».
Сыщик выпил «Раки», подарок Ильдирим, и послушал «Грейпфрутовую луну».
15
Тойер проснулся от звонка телефона. Еще в полусне он решил выбросить разбудивший его аппарат, чтобы не звонили там всякие.
— Если это Зельтманн, то ничего, переживет. Нарушать покой умершего… — бормотал он. Такой аргумент стал его новой причудой, которую он едва замечал.
Но это была Хорнунг; она очень удивилась, что он еще спит, так как у нее, несмотря на другой временной пояс, разговор в галерее «Тейт» уже состоялся. Комиссар обиженно сослался на ночную работу, но Хорнунг выразила сочувствие весьма сдержанно. Она была слишком взволнована и торопилась сообщить о своих новостях.
— Представь себе: тот тип, который разговаривал с Зундерманном, уволен! Хеккеру они не сказали это по телефону. Вот так, пока на месте не узнаешь… Тяжело с ними иметь дело. Пожалуй, британцы впервые признают, что им стыдно, лишь наполнив целое ведро кровью.
Тойер, отличавшийся с утра повышенной чувствительностью, пытался теперь изгнать из своего воображения картинку ведра, полного крови.
— Во всяком случае, они мне сообщили, что никогда не делают таких утверждений, если речь идет о таком рискованном предмете, как картины Тернера. Но Зундерманна, впрочем, вспомнили. Он прямо-таки специально постарался попасть к самому неопытному эксперту в их лавочке. Ведь сначала он даже не сообщил о своем деле, а только…
— Минутку! — воскликнул Тойер. — Рената, пожалуйста! Я не пил кофе и спешу в клозет. Можно, я тебе перезвоню?
Она засмеялась:
— Скажи, пожалуйста! Я опять забыла, что ты еще спишь — у вас ведь уже час дня!
Тойеру и самому стало от этого не по себе. Записав телефон Хорнунг, он в бешеном темпе совершил свой утренний туалет и на этот раз сознательно отказался от бритья.
Потом он позвонил в Лондон. Хорнунг настояла на том, что она сначала высунет руку с трубкой из окна, чтобы он послушал «великолепный» шум мировой столицы. Для Тойера сквозь эфир полились скорбные звуки ада, но его подружка ликовала и заявила, что именно этого ей не хватает в сонном Гейдельберге.
После этого пара немолодых людей, разделенных воздушным расстоянием в восемьсот километров, пустилась в рассуждения о том, пристало ли женщине из не слишком огромного Марбурга подобные разговоры, тем более что Гейдельберг, если говорить о преступлениях, был довольно спокойным городом. Наконец, Тойер с мужской решительностью заявил, что пора вернуться к теме.
— Итак, Зундерманн выдал себя за студента, интересующегося практикой английских музеев. С приветливостью, присущей англосаксам, они пошли ему навстречу и познакомили с практикантом, работавшим в галерее. Ему-то он и подсунул картину со словами: «Раз уж я тут оказался…»
— И теперь практиканта уволили из-за этого мангеймского мерзавца, трахающегося со старухами и карликами?
— Не только из-за этого, кажется, он был просто одержим манией величия, ну и вел себя соответственно. Как я сказала, они не выносят сор из избы. Но я потом сказала, что приехала из Штутгартской государственной галереи и что мы получили запрос из Лондона…
