Настало время обеда, и инспектору пришлось прервать свои размышления. Плотно подкрепившись, он отправился в Палаццо-Веккьо, чтобы просмотреть записи государственной регистрации рождений, браков, разводов и смертей. Среди живых Джейкоба Рота он не нашел, и неудивительно, ведь в распечатке Земельного кадастра указано, что Рот родился 13.06.1913 г. в Лондоне в Великобритании. Впрочем, записи о смерти Джейкоба Рота инспектор тоже не нашел.
— Чтобы владеть здесь домом, — заметил прокурор, когда с этими новостями инспектор появился у него в кабинете, — ему не обязательно жить здесь. Если он родился в Лондоне, быть может, он вернулся туда.
— Да... Просто...
Прокурор молчал, а инспектор, к своему собственному удивлению, сказал достаточно твердо:
— Просто у меня такое ощущение, что искать нужно в этом городе. Сара Хирш дала мне лишь пару кусочков от мозаики, которую я должен собрать, все остальные составляющие находятся тут, во Флоренции. Может быть, это ее слова, а может быть, ее интонация. Я бы хотел дословно вспомнить все, что она говорила, но... Вам не кажется, если бы корни этого дела уходили куда-то еще, она бы туда уехала? Она ведь не была одной из тех, кто после войны остался без гражданства. У нее был паспорт. К тому же... Она нервничала, она была напугана, но при этом абсолютно убеждена в своей правоте. Совершенно уверена.
Разглядывая сигару, прокурор по-прежнему молча ждал.
— А потом еще и война... Она еврейка, но они окрестили ее... — Инспектор нахмурил брови, не в состоянии логически обосновать связь этих фактов.
— «Если бы все было так, как должно быть», — спокойно напомнил прокурор. — Эти слова приведены в заключении психиатра. Инспектор, мы должны выяснить, кто ее отец. Думаю, нам также надо найти этого Джейкоба Рота, которому принадлежит или принадлежал дом. А что, если он ее отец? Представьте, что так и есть. Непонятно только, почему сестра Джон Долорес пыталась скрыть этот факт.
— Деньги. Мы не знаем, сколько их поступило. Возможно, их было много, и ей не нравится, что на банковском счете монастыря хранятся большие суммы еврейских денег.
— В таком случае, — сказал прокурор — у нас больше шансов вытащить из нее правду. Если дело в ложном стыде за свой монастырь, а не в тайне исповеди, тогда еще один краткий визит к благочестивым сестрам может оказаться полезным. Я займусь этим. Что вы намерены предпринять дальше?
Инспектор не обратил внимания на этот странный вопрос. Он с неизменным уважением и осторожностью наблюдал, как прокурор ведет дело, и, сам того не замечая, с головой погружался в процесс и увлекался расследованием, словно бульдог, полностью поглощенный своей сахарной костью. Сейчас он как раз пребывал в таком состоянии. Поэтому он также не заметил, что делает то, чего никогда в своей жизни не делал: с легкостью объясняет, какими будут его дальнейшие действия. Он хотел какое-то время побыть один в квартире Сары Хирш, где уже убрали свидетельства совершенного преступления, и он мог спокойно побродить по ее комнатам, посидеть на ее кровати, почитать корешки книг на ее полках, познакомиться с вещами, которые были очевидцами ее жизни. Он не торопился признаться даже себе самому, что намерен навестить Сару Хирш, выполняя данное ей обещание. Вооруженный письменным разрешением и связкой ключей, он вернулся в дом 4 на Сдруччоло-де-Питти.
— Итак... — произнес инспектор в безмолвной гостиной.
Что «итак»? Ничего, кроме того чувства, которое охватывает ребенка, когда он остается один дома. Немного пугающее, но в большей степени волнующее чувство. Нет никого, кто бы сказал: «Не трогай», никого, кто бы пожалел и рассеял ужас темных углов. Вокруг было столько возможностей: раскрыть секреты взрослых, распахнуть запертые комоды, прочитать чужие письма. Ни одна чужая земля, ни одна далекая планета не хранит в себе столько секретов, сколько хранит дом, оставленный без присмотра, дом, в котором совершено жестокое убийство. Однако место преступления, где снуют следователи и эксперты, теряет это волшебство. Услышать и понять, что говорит дом, можно только в одиночестве и тишине.
Ставни в гостиной были закрыты. Инспектор включил свет, внимательно осмотрел софу, еще, казалось, хранящую очертания тела Сары Хирш, и уселся на нее с намерением оглядеться вокруг. Ринальди был прав, сказав, что в квартире нет ничего, что соответствовало бы его уровню. Хотя все вещи вполне приличные. В комнате не было ни мебели массового производства, ни представляющей собой произведения искусства. Это не те вещи, что по одной стоят на фоне парчовых драпировок в витрине антикварной лавки на виа Маджо. Инспектор не мог представить, чтобы Сара или ее мать выбирали эту мебель. И расставлены вещи тоже как-то странно. Без сомнения, сейчас он сидел на месте Сары. Справа стоял стол, на нем небольшой серебряный поднос, куда можно положить очки или поставить чашку с кофе, пока... Пока что? Пока читаешь? Светильник над головой со стеклянными каплями и полудюжиной лампочек в виде свечей не давал столько света, чтобы можно было читать, а других в комнате не было. Итак... Пока что? Пока смотришь вперед прямо на дверцы высокого дубового шкафа? Раньше мебель расставляли вокруг камина. Теперь ее чаще расставляют вокруг телевизора. Инспектор подошел к шкафу и открыл дверцы. Внутри оказались большой телевизор и видеомагнитофон. На нижней полке он нашел бутылку коньяка и стеклянную колбу. Еще больше инспектора заинтересовало, чего он не нашел на пустой полке прямо над телевизором. Инспектор закрыл шкаф, решив еще раз побеседовать с Лизой Росси, маленькой девочкой из квартиры этажом выше.
— Вся полка забита... Ну, почти вся. Мы иногда смотрели кассеты, если я заканчивала делать уроки до возвращения мамы. Правда, они мне не особо нравились. Большинство черно-белые, а такие фильмы всегда грустные, да? Потому что там про людей в старые времена. Это связанно с секретом?
— Пока еще не знаю. Может быть.
— А мой секрет, он важный? Я никому не рассказала.
— Очень важный. Ты умеешь рисовать?
— Рисовать? Не очень-то. У меня никогда в школе по рисованию не было пятерок.
— А ты можешь нарисовать вещи из сейфа синьоры Хирш? Подсвечники, например? Попробуй... Вот здесь в моем блокноте.
— Они были вот такие... Плоские и там много свечек, только я не помню сколько. Криво получилось, я же говорила, я не умею рисовать.
— Ничего, нормально. А остальные вещи?
— Это я не могу нарисовать. Там была какая-то одежда с бахромой... мне кажется, это длинная юбка, но она ни разу не разворачивала ее... и маленькая шляпка. Все остальное просто книги. Она показывала мне только фотографии. Про другие вещи она ничего не рассказывала, но я их видела.
Инспектор колебался: ни в коем случае нельзя наводить свидетеля на нужные мысли, намекать ему на то или иное обстоятельство. Но он все же был вынужден подсказать девочке ответы на вопросы. Если все видеокассеты исчезли, значит, на то была причина. Должно быть, они знали, что там лежит кассета, представляющая для них особый интерес, кассета, на которой записан не любимый классический фильм, а нечто совсем другое. Они не стали бы бродить по квартире в поисках нужной вещи, когда у них на руках неожиданно оказался труп. Они сгребли в кучу и утащили все, что попалось на пути, и как раз того, за чем они пришли, в сейфе не оказалось. Нельзя девочке подсказывать... Лиза терпеливо смотрела на него спокойным взглядом серых глаз.
