— Мне? Нет, он никому не позволит касаться его денег. Кроме того, в очереди можно обменяться последними сплетнями. А потом он еще пьет кофе и граппу. — Помощник скосил взгляд на газету, лежавшую на соседнем стуле. Раскрытую на футбольной страничке. Чуть кот из дому... После ухода инспектора он, конечно, продолжит свое занятие.
— Вы, наверное, знаете о японской девушке, ученице Перуцци? — Инспектор тоже заглянул в газету, но там не было ничего интересного и не будет — до послезавтрашней пресс-конференции.
— Да все вокруг говорят о ней и... — Парень осекся, взглянув на сияющую золотом кокарду мокрой фуражки, которую инспектор держал в руке.
— И ее дружке-полицейском?
— Говорят, Перуцци давно уже его не видел...
— Вот как? А может, говорят, что он убил ее?
— Нет! Никто... что вы его где-то прячете. Ну, знаете... чтобы избежать скандала. И это все. То есть... — Он вспыхнул и с трудом сглотнул. На тонкой шее дернулся кадык. Он был еще очень молод, со следами юношеских прыщей на лице.
— Да не беспокойтесь вы так! Конечно, об этом говорят, как же иначе.
Уж чего ему совсем не хотелось, так это запугивать парня. Он нуждался в любых друзьях, которые только найдутся на площади. Помня упрек старого садовника, он не надел черных очков. Он ненавидел дождь, но в такую погоду можно было смотреть на мир без слез, которые текли у него от солнца.
— Так или иначе, передайте хозяину, когда он вернется, что мы этого не скрывали — мы просто до сих пор не знали ничего. Послезавтра это будет в газетах, вот увидите. И если хозяину что-либо известно, пусть со мной свяжется. Хорошо?
Лицо молодого человека ясно показывало, что ничего хорошего он тут не видит, будто чувствует мертвый груз волнения, давящий инспектору грудь. Парень уставился на него, не находясь с ответом.
Отвлеки его как-нибудь...
— Ну что ж, отпускаю вас к вашему футболу. Вы довольны, что они вернулись в первый дивизион?
— Только бы они там остались.
— На этот раз останутся. С деньгами-то Делла Балле... Вот что в наши дни имеет значение! — На большее он был неспособен, и сам чувствовал, что голос звучит фальшиво.
«Сш-ш-бум» — и через дверь узорного стекла под дождь. Нахлобучив фуражку и подняв воротник черного плаща, инспектор прошлепал через лужу на щербатой мостовой к огромным открытым воротам склада, догадываясь, что там повторится та же история. Тем не менее он кликнул хозяев и ждал в комнате с высоким потолком среди статуй, напоминающих мумии, и обернутых люстр, пока не явился какой-то старик и не сообщил ему, что упаковщик тоже отправился в банк. Инспектор объяснил цель своего визита и вышел. Печатник и упаковщик, будучи людьми в возрасте, без всякого сомнения, уже сидели в баре и пили граппу. Реставратор Сантини принадлежал к другому поколению. Лапо находился где-то посередине, но нетрудно было догадаться, к какой группе он примкнул бы.
Его пухлая дочка, которая в задней комнате составляла в стопки тарелки, сказала:
— Папа ушел в банк. Приходите позже, у нас сегодня рулет из фаршированной свинины...
Позади, в теплом свете кухни, ее мать склонилась над открытой дверцей духовки, пробуя вилкой свинину. Бабушка сидела в дальнем углу, где проводила целые дни с тех пор, как ее напугал приключившийся с ней легкий удар, и чистила картошку. Очистки падали в фартук ей на колени, а клубни она роняла в корзину у своих ног. Даже в этот ранний час аромат жаркого, приправленного розмарином, вызвал у него острый приступ голода.
— Нет-нет. Просто попросите его позвонить мне сегодня днем и передайте ему...
Задержавшись в дверях, глядя, как серый дождь хлещет по голым пластиковым столам, он не без удовольствия подумал: теперь, когда он с ними поговорил, ситуация должна проясниться.
Ему еще предстоит беседовать с Перуцци. Ну как подготовишься к такому разговору? Это все равно, что готовиться к переходу через минное поле. Надо просто соблюдать осторожность, вот и все. И какое это теперь имеет значение? Подумать только, позавчера он сидел здесь на солнышке с бокалом вина и забот не ведал! Ну убита какая-то иностранка, ну и что? Ни тебе политических и дипломатических осложнений, ни сраженных горем родителей, ни газетчиков, ни прокурорского гнева, а один лишь злонравный обувщик.
Ссутулив плечи под тяжелыми плетьми дождя, он направился к мастерской. Над его опущенной головой прогремел гром, предваряя его встречу с пылающим гневом Перуцци.
Смерть Акико стала тяжелым ударом для Перуцци. Его острый взгляд блуждал теперь бесцельно, будто заплутавшись в лабиринте. Инспектору самому пришлось пробираться к обувщику через лабиринт, потому что того не оказалось в мастерской. Если он так похваляется своим сыном, который за всем тут у него успевает проследить, он ведь мог бы и не ходить в банк, как остальные? Разве что пойти поболтать и посидеть в баре?
Но Иссино объяснил ему:
— Он магазине. Синьора ушла кофе. Сюда, пожалуста.
И вместо того чтобы выходить в непогоду, плестись сначала вдоль по улице и поворачивать обратно на Сан-Джакопо, он, следуя наставлениям Иссино, был вынужден пройти по сумрачной лестнице прямо и налево, потом направо, еще раз направо и до конца, протиснуться за шкафами, открыть дверь справа и подняться наверх. Верхний коридор был лучше освещен, чем лестница, и в прежнее время он бы заинтересовался идущими по стенам полками, уставленными коробками, колодками и свертками кожи. Но теперь все было по-иному, и он брел, не задерживаясь, едва повернув голову, когда по ошибке чуть не попал в каморку Иссино, а после чуть не вошел в шкаф. В конце концов он все-таки нашел нужную дверь и выбрался наружу.
Женщина, работавшая в магазине, уже вернулась с перерыва, очевидно, раньше обычного, потому что непогода все усиливалась. Когда он вошел, она стояла на коленях среди развала туфель у ног покупательницы и бормотала нечто утешительное. Перуцци держал в руках штабель обувных коробок и смотрел на дождь за окном, не замечая появления инспектора, пока тот не шагнул к нему и не тронул за локоть.
— Нам нужно поговорить.
Перуцци обернулся и взглянул на него рассеянным взглядом. Десятью минутами спустя покупательница ушла, так ничего и не купив, обувщик отпустил в ее адрес несколько резких замечаний, но инспектора он все еще будто не видел.
В этом элегантном магазине, на голубом ковре, Перуцци, долговязый, громоздкий, в длинном фартуке и с руками рабочего, выглядел еще более неуместно, чем инспектор. Этот другой мир весь состоял из матовых огней и пастельных тонов и тонко пах духами, как новые туфли.
— Нужно поговорить, Перуцци. Идемте обратно в мастерскую.
Не успел Перуцци ответить, как в магазин вошла молодая светловолосая женщина. Она, улыбаясь, складывала зонт, с которого текла вода. Продавщица поспешила к ней, чтобы взять у нее зонт. Но блондинка смотрела на Перуцци.
— Меня послал сюда ваш подмастерье. Вы сшили мне мокасины?
