Рикмен засунул руки в карманы пальто, прижав локти к бокам.
– Рубцы, смотрю, затянулись, – отметил он.
Джордан улыбнулся:
– Вы мне угрожаете, мистер Рикмен?
В этот момент Рикмен понял, что не станет драться с Джорданом, что бы тот ни сказал. С мальчишеских лет он жил по правилу, что к насилию прибегают лишь те, кто не способен добиться своего при помощи доводов рассудка. В тех случаях, когда он был все же вынужден прибегнуть к насилию, использовал свою силу по минимуму. Его девиз был «обуздать и укротить». Перед глазами промелькнул стоп-кадром эпизод того вечера: разбухшая морда Джордана вся в крови, глаза почернели, руки подняты в слабой попытке закрыться, и его затошнило от тогдашней своей ярости.
– Что ты здесь делаешь, Джордан?
Джордан улыбнулся:
– Всего лишь возобновляю старое знакомство.
– Ты убил ее, Джордан, и я это докажу.
Джордан резко подался вперед. Рикмен даже не вздрогнул.
– Очнись, Рикмен. Ты ничего не докажешь и знаешь почему? Я ни в чем не собираюсь сознаваться. Признание – для недоделков, считающих, что этим они очистят свою совесть. Это миф, который придумали попы да копы. «Признание облегчает душу», – твердят они тебе. И что? В девяти случаях из десяти ты просто вляпался в дерьмо.
Джордан, вероятно, битый час готовил эту речь, но Рикмен не мог не согласиться в душе, что доводы Лекса убедительны. Он снова увидел кровь, изувеченную плоть и услышал крики. Он, конечно, может во всем откровенно признаться Хинчклифу, чтобы «облегчить душу», но разве это поможет доказать вину таких, как Джордан? Зато он, Рикмен, может сразу распроститься со своим продвижением по службе. И при первой же возможности его турнут из полиции.
Глава 27
По дороге домой он купил готовый ужин. Грейс смотрела видеофильм, сидя по-турецки на сброшенных на пол диванных подушках перед их крошечным портативным телевизором.
– Стрельба и гонки? – удивился Рикмен. – Необычный для вас выбор вечернего просмотра, доктор Чэндлер. Выдался тяжелый рабочий день?
Она улыбнулась, протянула руку и усадила его рядом с собой на подушки.
– Новый лосьон после бритья? – спросила она. – Ты обычно так вкусно не пахнешь.
– Китайский банкет, – сказал он, не отвечая на ее вопрос. – Здесь на двоих, хочешь?
– Поесть? Конечно.
Они ели прямо из картонок, пока Грейс досматривала фильм.
– Что это? – спросил Рикмен, когда очередная бомба разорвалась на рыночной площади.
– Фильм Майкла Уинтерботтома «Добро пожаловать в Сараево», – пояснила Грейс.
– Тебе на работе ужасов не хватает?
– У меня, конечно, нелегкая работа, но нас, как ни странно, не бомбят.
Он подцепил последний фаршированный блинчик.
– Остроумие – не самое твое соблазнительное качество.
– А жадность – не твое, – улыбнулась Грейс, как хищная чайка стаскивая остаток блинчика с его китайских палочек. – Она помолчала. – Я хочу… понять, что же пережила Наталья.
– Почему бы ее не спросить?
Грейс положила надкусанный блинчик назад в картонку:
– Потому что она не желает об этом говорить. Да и как объяснить тому, кто там не был? – Она кивнула в сторону телевизора.
В кадре – открытый участок местности. День. Многие здания разрушены до основания. Те, что остались, изрыты рубцами и ямками, как лица переболевших оспой. Траншеи соединяют части города, и по ним бежит мужчина, нагруженный огромными флягами с водой, подвешенными ремнями к коромыслу.
Горит маленький костер – тут Рикмену вспомнился Мирко Андрич и его отвращение к запаху дыма.
– Когда вырубили все деревья, – объяснила Грейс, словно говоря сама с собой, – стали жечь книги.
– Почему-то мне кажется, что это ранит тебя больше, чем судьба того парня с флягами, который уворачивается от снайперов, чтобы добраться до воды.
Она прищурилась, глядя на него:
– Уничтожение книг имеет символическое значение. Вместе с книгами гибнут культура и цивилизация.
– Ну, раскисла, – рассмеялся Рикмен.
Она ткнула его в ребра:
– Пенек бесчувственный! – И тоже засмеялась.
После тяжелого дня, который выдался у Рикмена, после беседы с Джорданом смех Грейс был настоящим бальзамом для его сердца.
Они убрали остатки еды, Рикмен налил выпить, и они сели смотреть, как последнее полено медленно превращается в пепел.
– Сегодня я разговаривал с Мирко Андричем, – сказал он. Они сидели на подушках, упершись спинами в диван, подбородок Рикмена покоился у Грейс на макушке.
– Я видела его в новостях. Он… – Грейс задумалась. – Его слова звучат так искренне!
– Он не из тех, кто говорит то, во что сам не верит.
Грейс подняла к нему лицо:
– А мы говорим то, во что сами не верим, так, что ли, Джефф?
– Я имел в виду, что он не будет повторять чужие слова.
Грейс согласилась и снова устроилась у него в объятиях:
– Следовательно, нужно, чтобы он тебя понял и поверил.
Рикмен поцеловал ее в макушку:
– Я попросил его навести справки, выяснить, кто мог выкрасть у Софии бумаги на получение пособия.
– И он согласился?
– Почему же нет?
Грейс взяла его руку, провела пальцами по предплечью, приглаживая волоски и удивляясь их густоте и мягкости, а потом сказала:
– За последние полгода было подано около сорока тысяч заявлений о предоставлении убежища в Соединенном Королевстве. Если хотя бы один процент заявителей лишился документов на пособие, то несчастные сорок фунтов в неделю на каждого становятся шестнадцатью тысячами, а это почти миллион в год. И теперь это выглядит уже как крупный бизнес. Бизнес, стоящий того, чтобы защищать его даже тяжелой артиллерией.
Она почувствовала, что он убрал подбородок – пытался заглянуть ей в лицо. Она представляла себе, как он нахмурился, собрав лоб в морщины, сморщив серебристый шрам, рассекавший его правую бровь.
– Люди не дураки, – сказал он. – У них есть юристы, работают благотворительные учреждения.
Грейс дернула за волоски на его руке:
– Если иммиграционные власти предложат для оказания помощи благотворительную организацию, можешь быть уверен, что значительная часть беженцев в это не поверит. Представляешь, в Дувре деляги ждут в микроавтобусах, чтобы отвезти их к солиситорам в Лондоне. Они вынуждают голодных, измученных, полупомешанных от переживаний людей подписать бумаги на оказание бесплатной юридической помощи. Ну а после ни черта не делают, чтобы помочь им.
