— Вы не обратили внимание, может, он был чем-то расстроен в тот день?
— Я ничего такого не заметил.
— Вы можете… у вас никогда не возникало подозрений, что он впутался во что-то нехорошее?
— Я не совсем понимаю, что вы имеете в виду.
— Ничего конкретного. Просто хочу узнать ваше мнение.
— Заблуждение считать, что большинство молодых людей в этом округе стремятся заниматься чем-то незаконным. Необходимо понимать, что большинство школьников не имеет никакого отношения к кражам из машин или распространению наркотиков.
— Я понимаю.
— Они всего лишь дети. И ни к чему поддерживать надуманные стереотипы только потому, что они афроамериканцы и живут в округе Колумбия.
Афроамериканцы. Как-то, довольно давно, Диего сказал ему: «Никогда не называй так моих друзей, они просто засмеют тебя. Мы — черные, папа».
Реймон улыбнулся Болтону «полицейской» улыбкой, которую можно было назвать улыбкой с большой натяжкой.
— Я живу по соседству, сэр.
Болтон скрестил руки на груди.
— Иногда люди делают ошибочные предположения. И говорил я только об этом.
Реймон написал в блокноте «оборонительно» и «придурок».
— Вы можете припомнить что-нибудь еще, что могло бы помочь расследованию? — спросил Реймон.
— Мне очень жаль. Я много раз прокручивал в голове это происшествие. Но мне Аса представлялся вполне уравновешенным молодым человеком.
— Спасибо, — сказал Реймон, пожав сильную руку Болтана.
Реймон опять спустился вниз и застал Андреа Каммингс в кабинете. Мисс Каммингс была молодой, ей еще не было тридцати, высокой, длинноногой и темнокожей. На первый взгляд она казалась простоватой, но улыбка делала ее по-настоящему хорошенькой. Когда Реймон вошел в класс, она приветливо улыбнулась ему.
— Я детектив Реймон. Думал, что уже не застану вас.
— Что вы, у меня еще столько работы после занятий! Я просто ходила в буфет выпить содовой.
Реймон подвинул стул и сел.
— Осторожней, — заволновалась Каммингс. — Этому стулу, должно быть, уже около шестидесяти.
— Пора вам кое-что отправить из классов в музей.
— Я вас умоляю. У нас не хватает даже бумаги и карандашей. Я покупаю большую часть канцелярских принадлежностей на свои деньги. Точно вам говорю, кто-то ворует. Может быть, чиновники, может, поставщики, а может, руководство, но кто-то на этом наживается. Они воруют у детей. Кто бы это ни был, он должен гореть в аду.
Реймон улыбнулся:
— Вы довольно откровенны.
— Я всегда говорю, что думаю.
— Вы из Чикаго?
— Никак не могу избавиться от акцента. Я выросла в муниципальном районе и первые два года после окончания Северо-Западного университета там же преподавала. Условия и там были ниже среднего, но ничего подобного я не видела.
— Могу поспорить, ученики вас любят.
— Начинают понемногу. Моя тактика такова: в начале семестра я нагоняю на них страху и держусь с таким абсолютно каменным лицом, показываю им, кто здесь главный. Потом они могут полюбить меня. Или не полюбить. Но я хочу, чтобы они чему-то здесь научились. И тогда они меня запомнят.
— А что вы можете сказать об Асе Джонсоне? У вас с ним были хорошие отношения?
— С Асой все было в порядке. Он всегда хорошо учился. Поведение тоже было прекрасным.
— Он вам нравился?
— Я плакала, когда узнала о случившемся. Когда убивают ребенка, невозможно остаться равнодушным.
— Но он вам нравился!
Каммингс уселась поудобнее.
— У учителей есть любимчики, точно так же, как одних детей родители любят больше, чем других, хотя немногие готовы в этом признаться. Не буду скрывать, он не был одним из моих любимых учеников.
— Он казался вам счастливым?
— Не особенно. Его что-то угнетало, достаточно было увидеть его вечно опущенные плечи. К тому же он редко улыбался.
— И в чем же причина, по-вашему?
— Пусть Бог меня простит за мои предположения.
— Обязательно простит.
— Возможно, дело тут в семье. Я встречалась с его родителями. Мама очень тихая и во всем подчиняется мужу. Отец — один из тех, кто мнит себя мачо и всячески пытается этому соответствовать. Я просто говорю с вами откровенно. Думаю, пареньку не слишком весело было жить в таком доме, вы понимаете, что я хочу сказать?
— Я ценю вашу откровенность, — ответил Реймон. — У вас есть какие-либо основания полагать, что он мог быть замешан в чем-то незаконном?
— Ни малейших. Но кто его знает.
— Верно. — Реймон посмотрел на доску. — Я бы хотел взглянуть на его дневник, если он у вас.
— У меня его нет, — ответила Каммингс. — Они сдают дневники в конце семестра, и тогда я просто проверяю их.
Реймон протянул руку.
— Приятно было познакомиться с вами, мисс Каммингс.
— Мне тоже, детектив, — сказала Каммингс, отвечая на рукопожатие. — Надеюсь, смогла вам помочь.
Реймон вышел из школы, подошел к своему «тахо», достал из «бардачка» пару латексных перчаток и засунул их в карман пиджака. Он вернулся в школу, вновь зашел в офис администрации и в сопровождении охранника направился к шкафчику Асы. Охранник сверился с листком бумаги и набрал комбинацию цифр на замке шкафчика. Когда Реймон, надев перчатки, осматривал содержимое, охранник отошел в сторону.
На верхней полке лежала пара учебников. Не было никаких листков бумаги, вложенных в книги, а на металлическом полу не валялось никаких отдельных листков или привычного для мальчишеского шкафчика мусора. Обычно ученики средних школ оклеивают внутренние стороны дверей шкафчиков фотографиями своих спортивных кумиров, рэперов или кинозвезд, но тут — ничего лишнего.
— Вы закончили? — спросил охранник.
— Запирайте, — ответил Реймон.
Он надеялся найти дневник мальчика, но его не было.
21
Терранс Джонсон открыл входную дверь и впустил Реймона. От него крепко несло спиртным. Терранс пожал Реймону руку, надолго задержав ладонь полицейского.
— Спасибо, что согласился встретиться, — сказал Реймон, высвобождая руку.
— Ты же знаешь, я готов помочь.
— Терранс, необходимо, чтобы ты с такой же готовностью сотрудничал с детективом Уилкинсом. Мы все работаем вместе, а он ведет это расследование.
— Как скажешь.
В доме стояла зловещая тишина. Не было слышно ни голосов, ни звуков работающего телевизора или радиоприемника.
