— Я не могу остаться, Мейбл. Фарли хочет, чтобы я приготовила завтрак.
— Завтрак? В такое время?
— Он поздно просыпается, — сказала Олив. — Я просто хотела убедиться, что все нормально, и спросить, не нужно ли вам что-нибудь купить.
— Очень мило с твоей стороны, дорогая, — сказала Мейбл. — Сегодня мне ничего не нужно.
Олив почувствовала угрызения совести, потому что каждый раз, когда она ходила в магазин для Мейбл, Фарли утаивал по крайней мере пять долларов сдачи, хотя старушка еле выживала на социальную помощь и небольшую пенсию за мужа. Однажды Фарли утаил целых тринадцать долларов, и Олив понимала, что старая женщина все поняла, но промолчала.
У Мейбл не было детей или других родственников, и она много раз говорила Олив, что страшится того дня, когда ей придется продать коттедж и отправиться в дом престарелых, где окружные бюрократы будут содержать ее всю оставшуюся жизнь на деньги от продажи дома. Она ненавидела самую мысль об этом. Все прежние друзья Мейбл умерли или переехали, и теперь Олив была ее единственной подругой. И она испытывала благодарность за это.
— Возьми с собой печенья, дорогая, — предложила Мейбл. — Ты так похудела, что я за тебя беспокоюсь.
Олив взяла два печенья и сказала:
— Спасибо, Мейбл. Я загляну к вам вечером. Чтобы убедиться, что с вами все в порядке.
— Мне хотелось бы как-нибудь вечером посмотреть с тобой телевизор. У меня бессонница, и я знаю, что вы тоже долго не ложитесь. В ваших окнах все время горит огонь.
— У Фарли проблемы со сном, — сказала Олив.
— Жаль, что он с тобой плохо обращается, — сказала Мейбл. — Извини, что говорю это, но мне действительно жаль.
— Он не такой уж плохой, — заверила ее Олив. — Если узнать его получше.
— У меня есть чем тебя покормить, если зайдешь вечером, — сказала Мейбл. — Никогда не могу доесть то, что приготовила. Так случается со старухами вроде меня. Мы всегда готовим так, словно наши мужья живы.
— Забегу позже, — пообещала Олив. — Обожаю вашу стряпню.
Показав на рыжую полосатую кошку, Мейбл попросила:
— Если Тилли опять придет к вам, принеси ее, пожалуйста.
— Тилли мне нравится, — сказала Олив. — Она прогоняет крыс.
Ближе к вечеру они наконец вышли на улицу. Это был первый день, когда им удалось завести машину Фарли и вернуть Сэму его «пинто».
— На этой японской рухляди барахлит коробка передач, — проворчал Фарли. — Когда получим деньги с армянина, нужно будет присмотреть другую тачку.
— Нам нужно купить новую стиральную машину, Фарли, — напомнила Олив.
— Нет, мне хочется, чтобы о мои футболки ломались лезвия ножей, — сказал он. — Так я чувствую себя в безопасности среди мексикашек в «Тако у Пабло».
«Когда Козмо мне заплатит, прощай, Олив, — думал он. — Легче освободиться от наручников, чем от этой глупой суки».
Фарли закурил и, как часто случалось, начиная с его тридцатого дня рождения, который он отметил три года назад, почувствовал ностальгию по Голливуду. Вспомнил, как здорово было, когда он был подростком, вспомнил славные денечки в голливудской средней школе.
Он выпустил кольцо дыма в переднее стекло и попросил:
— Выгляни в окно, Олив. Что ты видишь?
Олив не нравилось, когда он задавал такие вопросы. Она знала, что если ответит неправильно, он будет на нее кричать. Но она была послушной, поэтому посмотрела на торговые заведения на бульваре — здесь, в восточной части Голливуда.
— Я вижу… ну… Я вижу… магазины.
Фарли покачал головой, выдул дым через нос, как будто фыркнул в отвращении, и Олив занервничала.
— Ты видишь хоть одну вонючую вывеску на родном языке?
— На моем?
— На английском, черт побери!
— Ну, вижу парочку.
— Я хочу сказать, что нет разницы, живешь ли ты в гребаном Бангкоке или возле Голливудского бульвара между Бронсон и Нормандией. За исключением того, что здесь купить наркотик или потрахаться стоит дорого — не то что там. Я хочу сказать, что кругом узкоглазые и шпионы. Не говоря уже о русских и армяшках, как эти хреновы грабители, Айлия и Козмо, которые хотят забрать себе Голливуд. И не забывай о вонючих филиппинцах. Они кишат на улицах вокруг бульвара Санта-Моника, отбирая у людей работу, отмывая ночные горшки и разбивая свои машины о бетонные блоки, потому что еще ни один узкоглазый в истории не научился водить так же хорошо, как белый человек. Ты видишь, что происходите нами, американцами?
— Да, Фарли, — ответила она.
— Что, Олив? — требовательно спросил он. — Что происходит с нами, американцами?
Олив почувствовала, как у нее вспотели ладони — и не только от «снежка». Она опять влипла, не зная, что ответить на этот вопрос. Это было похоже на ее детство, когда она стала приемным ребенком в семье из Кукамонги в округе Сан-Бернардино и ей пришлось идти в новую школу, где она не знала, что ответить, всякий раз, когда ее вызывала учительница.
Но потом она вдруг вспомнила:
— Мы будем теми, кому будут выдавать вид на жительство, Фарли.
— Ставлю пять с плюсом, — удовлетворенно произнес он, выдувая через нос очередное облако дыма. — Правильно.
Когда они добрались до кладбища старых автомобилей и проехали через открытые ворота, которые были обычно закрыты, Фарли припарковал машину возле небольшого офиса. Он хотел было выйти, но неожиданно понял, почему ворота были открыты. На кладбище машин появился охранник.
— Черт побери! — заорал Фарли, когда к машине, лая и рыча, подбежал доберман.
Хозяин кладбища и ремонтного двора, которого звали Грегори, вышел из офиса и крикнул:
— Одар!
Доберман подбежал к нему, и Грегори запер его в домике.
Хозяин с лицом, перепачканным смазкой, вернулся, вытер руки и сказал:
— Это лучше, чем запирать ворота. К тому же на Одара не действует вид полицейских жетонов.
Это был худощавый, жилистый человек с черными редеющими волосами, одетый в свитер и рабочие брюки в масляных пятнах. Внутри гаража на гидравлическом подъемнике стоял «кадиллак-эскалада» последней модели — по крайней мере большая его часть. С него сняли два колеса и передний бампер, а двое латиноамериканцев разбирали шасси.
Олив осталась в машине, и Фарли показал Грегори пачку из двадцати трех карточек-ключей от магнитных замков. Грегори взял их и спросил:
— Из каких они гостиниц?
— Олив достает их в определенных гостиницах на бульваре, — ответил Фарли. — Их оставляют на стойке портье и в фойе у телефонов. А еще в барах. — Тут Фарли подумал, что, судя по его словам, все получается слишком легко, и добавил: — Это рискованное занятие, требующее много времени, к тому же им должна заниматься женщина. Если ты или я попробуем ошиваться в гостинице, нас немедленно вышвырнет охрана. Плюс нужно знать, в каких гостиницах есть подходящие карточки-ключи. Олив знает, но никому не рассказывает.
