— Обойдемся без вашей вшивой артподготовки.
— Ну да! Меня потом обвинят, если что.
Малышкин придвинулся к нему, притянул за ворот добротной и длинной шинели.
— В чем тебя, сынок, обвинят? Что три с половиной сотни штрафников накроются? Да нас уже списали. Я сам попрошу у твоего начальника осветительных снарядов. Начнешь свои сорок штук сыпать с одиннадцати вечера. Растяни их до четырех часов. Потихоньку, одним орудием, вперемешку с осветительными. Не давай фрицам активно минировать. А я еще пару «максимов» и пяток «Дегтяревых» поближе выдвину. Тоже будут огонь вести. На утро у тебя снарядов, конечно, не останется?
— Найду штук двадцать, — выдержав паузу, значительно ответил лейтенант.
— Во, молодец, — хлопнул его по плечу Малышкин. — Я знаю, рыжие все бедовые.
— Точно, товарищ майор, — заулыбался рыжий комбат.
— С четырех до шести утра у тебя перерыв. А ровно в шесть ноль-ноль выпустишь свои двадцать снарядов по западной и восточной оконечностям дамбы. Там, где их орудия и основные силы. Если понадобишься раньше, дам сигнал — две зеленые ракеты. Понял?
— А как же!
Лейтенанта угостили спиртом и проводили. А мы стали готовиться к наступлению. Малышкин приказал раздать за ужином водку и всем спать до трех ночи. После этого начать движение.
— Наступать будете трезвые и злые. Напьемся, когда эту дамбу хренову возьмем.
— Или остатки, — повторил я слова Никифора Байды. — Если прижмем фрицев, взорвут они ее к чертям.
— Ну и хрен с ней. Надо будет, саперы мост построят. Наше дело — фрица вышибить. Всего-то делов…
Опять рассуждать о том, что думали мы перед этой атакой? Не буду. Кому хочется умирать, когда война вот-вот кончится. По-весеннему теплой ночью, оставив снова шинель в окопе, я вел сто двадцать бойцов через низину. Пушки рыжего комбата уже прекратили беспокоящий огонь. Мы шли, описывая дугу, километрах в трех от дамбы. В ночи стучали наши пулеметы, мешая немцам минировать откосы. Но мины они уже поставили и наверняка насуют еще. В сторону «максимов» и «дегтярей» тянулись трассеры фрицевских МГ-42, иногда шлепались несколько мин. Когда наступала тишина, доносился гул воды, бьющей из каменной трубы. Затопить низину она еще не успела.
Перешли почти по сухому. Так, кое-где по щиколотку и через отдельные ручейки. Но перебрались на другую сторону мокрые и грязные. Фрицы иногда выпускали осветительные мины, а заодно, перенося прицел дальше в степь, не скупились и на осколочные. Нас можно было разглядеть в бинокль. Поэтому весь взвод дружно брякался в лужи.
Можно было считать, что мы в тылу у немца. Сейчас следовало опасаться выдвинутых пулеметных постов. Про мины старался не думать. Буду бояться, когда подойдем к дамбе. Потом разделились. Я показал направление Ивану Чеховских. Новый замполит, фамилии его я не запомнил, в наши дела не лез. Обнялись с Иваном. Я вполголоса предупредил его об осторожности и чтобы не лез на рожон. Мои слова ничего не значили. Чеховских не меньше моего хотел выжить, вернуться к семье. Но какой расклад определили нам на небесах, один бог знает. Иван повел сорок человек напрямую, и с ним вместе ушел замполит.
Сейчас, когда мы шагали по ровной травянистой степи, нас всех мог бы положить из пулемета единственный бронетранспортер, поставленный ночью на всякий случай. К дороге вышли в километре от дамбы. Пока нас укрывал поворот и деревья, но вскоре мы вышли напрямую. Двигались двумя цепочками по обочине дороги. Деревья росли здесь реже, чем на дамбе, но хоть какая-то защита имелась. Снова остановка. С Лыковым и Байдой коротко обсудили, как будем действовать дальше. Без восемнадцати шесть. Через полчаса начнет светать, а через восемнадцать минут откроет огонь наша батарея. Решили, что после первого снаряда побежим прямо в лоб, укрываясь за деревьями. Если нарвемся на мины, все равно бежать. Много их на дороге немцы не поставят, а выхода другого нет.
Пот пробивает тело. От быстрой ходьбы, страха? Андрюха Усов жмется возле меня. Еще раз глянул на светящиеся стрелки. Без пяти шесть. И почти сразу же, невдалеке, ниже по склону, длинными очередями замолотил мой давний знакомый МГ-42. Сволочи-фрицы заметили Мишу Злотникова и его людей. К пулеметным очередям прибавились автоматные, треснули гранатные взрывы, на другой стороне дамбы взвились две зеленые ракеты. Сейчас батарея высыпет обещанные двадцать снарядов.
Началось! Опережая батарею, загорелись не меньше десятка немецких осветительных ракет. Неживой мерцающий свет, яркий день среди ночи, черные тени и пулеметные трассы во все стороны. Ахнула немецкая противотанковая пушка. Еще раз. Мы лежали кто где. Я успел скатиться в кювет. Открыла огонь наша батарея.
— Вперед!
Сколько раз выкрикивал я эту команду, обрекающую многих людей на смерть! Дамба с ее «тет-де-пон», предмостным укреплением, метрах в трехстах от нас. В запасе две минуты. Бежать как можно быстрее, пока там взрываются снаряды. Взвод бежит прямо по дороге.
— Не ложиться! Убью! — это орет Байда.
Бежим дружно, а потом словно натыкаемся на стену светящихся пуль и первые минометные разрывы. Люди падают один за другим. И все равно надо бежать. Это еще не огонь! Пулеметчики развернутся, когда замолкнут наши орудия. Мат, стоны, гремя, падает выпавшая из рук бойца винтовка. Еще одного словно расшлепывает прямым попаданием 88-миллиметровки. Снаряд взрывается, пробив тело человека, и сметает еще двух-трех бойцов. Наши орудия замолкают, и огонь фрицев усиливается. Оглушительный взрыв бьет по ушам, а взрывная волна бросает меня на дорогу. С треском переламывается огромный вяз. Я подбираю автомат и встряхиваю лежащего бойца.
— Вперед! Все вперед!
Нас останавливают метрах в ста от дамбы. Прячемся кто где. За старыми вязами, толстыми и такими же надежными. Ветлы и позиции немцев начинаются чуть дальше. Станковый пулемет бьет из гнезда совсем рядом. Штрафник из нового пополнения лежит позади меня.
— Бери гранаты и заткни пулемет, — кричу я, по-прежнему не слыша собственного голоса.
Взрыв. Снаряд смахивает еще одно дерево и рассыпает по дороге веер осколков. Некоторые, искря, рикошетят от крупного гравия и с фырчанием проносятся мимо. Противный и жуткий звук у этих зазубренных кусков металла, рвущих тело, как зубья пилы. Взрыв что-то встряхнул в моей голове, я снова начинаю слышать. Треск пулемета, свист пуль, испуганный шепот бойца:
— Нет у меня гранат, товарищ… сронил, пока полз.
По тону чувствую, что врет.
— Андрюха, проверь.
— Есть у него гранаты. Три РГД, — обрадованно сообщает ординарец.
— А ну, вперед, — я направляю на штрафника автомат. — Быстрее!
Я бы послал Андрюху, потому что надо спешить, но я загадал, что спасу мальчишку. Пусть ползет этот.
— Грех… — бормочет боец, ползущий с гранатами к пулемету.
Он считает грехом, что я послал его под дулом автомата на верную смерть. Именно его, чья жизнь дороже любой другой. Два взрыва и оба с недолетом. Штрафник, не помня себя от страха, вскакивает, чтобы убежать назад, но пулемет смахивает, катит его по щебенке, разбрасывая пулями клочки и брызги.
