Дима раздухарился…
НА КРАЮ
Он, Градов, знал эти мгновения катастроф – пронзительные, как боль от ожога, но тут же благодаря дару, положенному ему свыше, растягиваемые для спасительного раздумья, когда краткий миг нехотя, но подчинялся власти, удерживающей истечение его.
Он видел сведенные, словно от удара током, пальцы Жанны, вцепившиеся в руль, он чувствовал и этот руль, и эти онемелые пальцы, заклинившие в упоре шкворни, подшипники и – роковую неизбежность происходящего.
«Уазик» уже висел над пропастью, обреченный. Задние колеса, упершиеся в россыпь булыжников на обочине, неуклонно стягивали их к краю пропасти, что медленно шуршал под скользящим в пустоту днищем машины.
Все было проиграно… Обидно, по-нелепому, и он уже видел перед собой красноватый злорадный блеск глаз уже готовящегося к его встрече Жреца…
Еще тянулись мгновения, и их было много, очень много, но, и задержись машина над бездной, это бы ее не спасло, ибо до фар упорно, но бесполезно тормозящего грузовика оставалось несколько метров, и многотонная железная туша так или иначе столкнула бы легкую машину с дороги. Передние ее колеса, схваченные колодками, застыли в воздухе, и его спутники и сам он знали, прощаясь с собой и с миром, что вот и конец, хотя окружавшие его люди как раз ошибались, не ошибался лишь он, живущий в ином, величественно и гулко отходящем в никуда времени, что давало ему шанс на спасение, пусть шанс – извечная случайность и вероятная неудача.
Итак. Ручка двери поднимается вверх, дверь распахивается, и теперь, сильно оттолкнувшись от сиденья, надо выброситься под нудно приближающийся бампер встречной машины. До бампера уже пара метров, однако не страшно, он оттолкнется сильно и резко и вдавится затем, распластавшись, в скалу. Грузовик, сметя «уазик», проедет мимо еще несколько метров, глаз водителя даже не успеет зафиксировать мелькнувшую перед ним в отчаянном прыжке тень; после машина остановится, начнутся эмоции, а он, Градов, не спеша пойдет по дороге. К утру его подберет попутка, и еще день-два на перекладных он будет пробираться дальше и дальше – к востоку. А затем свернет в горы, в их дикую глушь, и начнется трудный далекий путь через снега и скалы. Но он одолеет его. Несмотря на холод, голод, сжирающий его рак, он приволочет умирающий и промерзший прах человеческого тела к грани схождения миров, и…
А вот каким же все-таки будет выбор?..
Он выскочил из машины и, вцепившись в край ее бампера, всем телом откинулся назад, крикнув:
– Саша, помогай! Удержим!
Нос самосвала коснулся его локтя и тут же, обдирая рукав, тяжело подался вниз. Ухнули, просев под тяжестью осевшего на них кузова, многослойные рессоры. Дизель натужно крякнул и умолк.
Вслед выпрыгнул из машины Астаттй, тут же придя на подмогу.
Вылезший из грузовика водитель, мгновенно оценив ситуацию, с быстротой и ловкостью ковбоя, увязывающего бычка, выдернул из-под бампера притороченный к нему трос, тут же просунув его в задний буксировочный крюк «уазика».
– Держи тормоз! – крикнул Градов в сторону одеревенелой спины Рудольфа Ахундовича, и тот, без того всеми силами давивший педаль в пол, с хрустом, до упора потянул рукоять «ручника».
Голова Жанны, пребывавшей в беспамятстве, каталась по щитку приборов. После обморока ей, вероятно, первым делом предстояло задуматься о жизни загробной и уж потом изумиться нежданному чуду земной реальности.
Ракитин, тянувший на себя бампер со своей стороны; тяжело сопел, глядя на Градова ошарашенным взором.
«Уазик» все еще тянуло в пропасть, но вот самосвал дал задний ход, трос дернулся, и Градов крикнул:
– Рудольф, все, отпускай!
– Тормоз? – с величайшим страхом вопросил Рудольф Ахундович.
– Ну а что же еще?
Просьбу подобного рода Рудольфу Ахундовичу было исполнить не так-то легко. Онемевшую ногу, куда сердце, казалось, уже прекратило подавать кровь с перспективой ненадобности такого процесса, он отрывал от педали двумя ослабевшими руками – как из капкана.
«Уазик» медленно выкатился на дорогу.
Произошло бурное объяснение с шофером грузовика. В целом объяснение шло на малопонятном языке жителей Памира, однако слова из лексики великорусской фигурировали также. Над спящими во мгле долинами и вершинами гремело нецензурное эхо.
Рыдавшая Жанна умоляла доставить ее в Душанбе, но за беседой водителей ее никто не слышал.
Через полчаса машины разъехались.
Рудольф Ахундович решительным распоряжением Градова был отстранен от руля и перемещен назад, куда пересела и Жанна, бурно переживавшая и ужасное событие, и оплошность свою, и истерику.
Далее машину повел Ракитин.
– Аи, сильный ты, – с дрожью в голосе восхищался профессором Рудольф Ахундович и хлопал его по плечу. – Один – и машина держать! Не человек, шагающий экскаватор просто!
– Стресс, – объяснял Градов сквозь зубы.
– Однако чем зацепились? На чем держались? – продолжал Рудольф Ахундович разбор происшествия, – Тормоз хороший у нас, вот! И резина хороший! Американский! Я достал! Два баллон! И еще купит надо! А-а-а, все купим, главное – жизн чтоб был!
– Это судьба… – слабо воздыхала Жанна.
– Нам просто помогать бог, – высказался Астатти по-русски. – Я мало с ним сообщался, но теперь надо идти… как сказать?.. Это слово исчезло в моей голове…
– В церковь, – сказал Ракитин.
– Да. Церковь.
– Правыльно! – с жаром воскликнул Рудольф Ахундович. – И Аллах я уважаю! Коран клянусь! Сильно… очень уважаю! Э… Поворот круто! – внезапно заорал он.
Жанна запищала, как ошпаренная мышь.
– Вижу. – Ракитин притормозил передачей. – Спокойно, друзья.
– Друзья, друзья, – подтвердил Рудольф Ахундович. – В глаз смерт вместе глядел. Нет, не друзья, братья!
Где-то внизу, в темноте неразличимой долины, засияла редкая россыпь огней.
– Поселок, комбинат, – сообщил Рудольф Ахундович сипя.
– О, наконец-то! – страстно прошептала Жанна.
– Что-то там, впереди? – философски вздохнул Ракитин.
– Могила, – буркнул пессимист Градов.
– Перед могила я должен загореть на Гавайские острова, – категорически высказался Пол.
ВЛАСОВ
Очнувшись на койке военного госпиталя, Власов оторопело уставился в высокий далекий потолок, едва различимый в ночных сумерках узкой одиночной палаты.
Ничего не болело, только в пустой и легкой, как воздушный шар, голове с трудом формировались из каких-то разрозненно плавающих там молекул неясные корявые мысли, не имеющие ни смысла, ни завершенности.
