Зуйченко, прищурясь досадливо, кивнул, нехотя соглашаясь со справедливостью слов товарища.
А в полдень белая “шестерка” с заправленным до горловины баком, проезжала через Соборную площадь, направляясь к выезду из города.
Глядя на высившийся над площадью храм, Зуйченко широко и с чувством перекрестился, затем мельком взглянул на тротуар, где еще чернела впадина от недавнего взрыва и словно укоряя кого-то покачал головой. Затем проехал мимо вокзала, поднялся на мост, въехал в деревянную часть города. Лавируя между выбоинами и колдобинами, преодолел длинную улицу Розы Люксембург, покосился на пустынное тихое кладбище, на котором, впрочем, заметил троих мужиков с лопатами, бредущих по Аллее Героев…
“Ах да, — вспомнил он. — Спорткомплекс… Девять могил, большая работа. Когда только проведать успели эти могильщики…”
Не прошло и получаса, как город остался далеко позади, и машина, миновав пригороды с их скученными дачными домиками и осенними прозрачными березовыми рощами, выехала на Московскую трассу.
Между тем трое могильщиков, примеченных майором, уже копали в самом конце Аллеи Героев титановыми лопатами свежую яму. Вернее, копали двое, а третий же, — бодрый загорелый старик с креповой повязкой на рукаве, широкими шагами мерил оставшееся незаселенным пространство. Что-то не нравилось ему, что-то не сходилось, ибо он недовольно покашливал, качал головой, возвращался то и дело к самой ограде кладбища, и начинал перемерять земельный надел с другой стороны, но уже не шагами, а подпаленным, дабы не скользили руки, черенком лопаты.
— Хер там, — сообщил он, приседая у края ямы, в глубине которой молча работали его младшие коллеги. — Никак не ужмешь, а ужать все равно надо…
— Все же сошлось, Прохор Кузьмич, — отставив лопату, откликнулся из-под земли круглолицый упитанный могильщик. — Мы же мерили уже… Ровно девять. Как раз до самого конца.
— Эх, Петруха, — закуривая папиросу, сказал старик. — Одним днем живешь, перспективы не видишь… Девять-то оно девять, все верно.
— Ну так все и сходится…
— А ты подумал, куда нам десятого класть?
— Ты что, Прохор Кузьмич! — Второй могильщик выпрямился и с удивлением посмотрел на старика. — Какого еще такого десятого? Сказали же — точно девять…
— Эх, Сашок, — вздохнул старик. — Что Петруха, что ты… Молодость, молодость… А вы подумали о том, куда нам Ферапонта помещать, какой красный угол для него готовить? Это вам не рядовой боец, ему по рангу простор положен… Полуторная могила. Скамейки-лавочки, стол широкий, мраморный… Ну и памятник само собой… Не бюст же ставить, а в полный рост, на постаменте, с цепями-столбиками…
Петруха и Сашок переглянулись.
— Ты что, Прохор Кузьмич? — опасливо выглянув из могилы, приглушенным голосом спросил Сашок. — Неужели и Ферапонта кончили?!
— Не то, чтобы… — неопределенно сказал Прохор Кузьмич. — Жду… Со дня на день жду.
— Так-так-так, — лицо Петрухи оживилось. — Если такая история брезжит, Сашок, то “Фелицию” я тебе уступлю. Я тут “Тойоту” присмотрел, а тебе моя “Фелиция” перейдет…
— Кончай базар, парни, — прервал Прохор Кузьмич эти мечтательные разговоры. — Шевелите рогом. Девять могил, это вам не шутка. А я пока тут перепланировку сделаю… Ужму… Надо уважить Ферапонта.
ПРОЗОРОВ
Семиэтажное, старинной постройки здание гостиницы “Парадиз”, совсем недавно переоборудованное и модернизированное ее нынешними владельцами, располагалось на набережной Москвы-реки как раз напротив причала прогулочных теплоходов московского пароходства. На гранитном ее фасаде денно и нощно светились розовым неоном два упитанных языческих амура, целящихся друг в дружку из луков. Под самой крышей разместился ресторан “Седьмое небо”, а в левом крыле нижнего этажа в уютных зальчиках казино “Кесарь” звучала тихая музыка, вертелись колеса рулеток, лукаво подмигивали разноцветными огоньками игровые автоматы, чередовались черные и красные масти на зеленом сукне карточных столов…
Одним словом, гостиница “Парадиз” была и внутри и снаружи устроена в точном соответствии с грубыми представлениями закоренелых грешников об устройстве рая небесного. По крайней мере три основных составляющих таких представлений о вечных наслаждениях, которые, кстати, любят изображать на собственной коже сентиментальные уголовники — карты, вино и женщины — имелись здесь налицо. Впрочем, настоящая полноценная жизнь с ее хмельным гвалтом и праздничным коловращением страстей, начиналась здесь с наступлением сумерек, в в будничный полдень, когда Прозоров и Ада подъехали сюда на такси, жизнь эта едва теплилась.
— Ты уверен, что это хорошая, спокойная гостиница? — с подозрением взглянув на дуэль амуров, спросил Прозоров таксиста.
— Не “Метрополь”, конечно, — сказал водитель. — Случаются драки и разборки, но насчет того, чтобы тут убили кого или из окна выкинули, можете не сомневаться. Место мирное…
Усатый пожилой швейцар в золотых профессорских очках отворил перед посетителями массивную солидную дверь, пронзил вошедших многоопытным и мудрым взглядом человека, немало повидавшего на своем веку, и моментально определил в них людей приезжих, состоятельных, но разбогатевших внезапно и легко… Он с таким достоинством склонил седеющую голову, что Прозоров поневоле сунул руку в карман, извлек сложенную пополам российскую десятку, но затем, поколебавшись с секунду, сунул старику пять долларов. Сердцевед швейцар, безошибочно уяснив растерянное колебание чувств дарителя, еще раз кивнул, но уже с таким надменным выражением лица, что на Прозорова каким-то непостижимым, но весьма ощутимым образом излился дух его презрительной благодарности…
Вступив в холл, мягко освещенный бронзовыми люстрами и мерцающий настенными зеркалами, которые странно искажали и расширяли пространство, Прозоров, отвыкший от столичной цивилизации, несколько растерялся, не говоря уже об Аде, скромной провинциалке, которая сразу же споткнулась на ступеньке и поспешила опереться о его локоть.
“Вот, черт старый, — с досадой обругал Иван Васильевич швейцара. — Все настроение испортил. Хрен ты у меня в другой раз чего получишь, сволочь высокомерная… А с другой стороны, что я так суечусь и заискиваю? Бред какой-то… Нет, это уж, видно, наша, национальная крестьянская черта…” — заключил он, невольно припомнив вдруг одну характерную сценку, свидетелем которой стал несколько лет назад в Польше, когда в рыбном магазине Кракова услышал, как громадного роста турист-волжанин, сильно окая, обращался к продавцу-поляку, тщедушному человечку с пушистыми шляхетскими усиками:
— Мне, пожалуйста, вот эту рыбину… — и тут же торопливо добавил, как-то заискивающе взглянув на продавца: — Если можно, конечно…
И это идиотское “если можно, конечно …”, униженно произнесенное соотечественником, очень больно ударила тогда Прозорова по сердцу.
Иван огляделся, отыскивая стойку дежурного администратора.
Дежурным администратором гостиницы “Парадиз” оказалась статная блондинка лет тридцати пяти, каждой линией тела откровенно излучающая абсолютную и всепобеждающую сексуальность. Недвусмысленно-интригующим голосом жрицы одноразовой любви она, не взглянув ни разу на Аду, выяснила у Прозорова интересующие ее подробности: цель приезда (“командировка”), время проживания (“пока на сутки”), какой вам номер? — (“номер одноместный”) — и в две минуты оформила все необходимые бумажки.
