Общение с Коляном, Винтом и Моней едва ли приносило Петру большее чувство эстетического удовлетворения, однако не было слишком навязчивым. Да и Павел Иванович Бурлаков ему не слишком докучал. Беседовали они во время вечерних «чаепитий», как называл Бурнаш послетренировочные ужины. Сам чай на них особенно не жаловали, налегая на высококалорийные мясные и рыбные продукты, соки, а иногда — и более крепкие напитки.
Развязка «психушного» сидения пришла скоро и буднично. Карантин, как всегда во вторник утром, традиционным обходом посетил главный врач. Илья Сергеевич сначала зашел в палату к Петру. Лидия Анфимовна скороговоркой доложила о состоянии больного, лечении и результатах. Главврач одобрительно качнул головой и, пробормотав что-то типа «так держать», двинулся дальше. Недолго задержался он и в апартаментах Бурнаша. Правда, сразу после его ухода и Павел Иванович, и его секьюрити сильно засуетились, заговорили и затопали по коридору. Примерно через час в палату заглянул Колян и позвал Петра к шефу.
Бурнаш-Бурлаков встретил его широкой улыбкой и при параде. Костюм, удивительно ловко сидевший на крупногабаритной фигуре, выдавал не столько привычку Павла Ивановича к строгой английской паре, сколько мастерство портного. Но роскошный галстук на шее Бурнаша поверх чисто хлопковой и, несомненно, очень дорогой сорочки — Петр совсем бессознательно отметил этот факт — смотрелся лишним. Как-то не шел он к шее Павла Ивановича, а может, наоборот — неохватная шея отторгала посторонний предмет, мешающий ее свободе. И, опять же, цепь золотую полукилограммовую, принадлежность к определенному слою общества, некстати не давал рассмотреть этот галстук.
А возможно, и правильно, что не давал, ведь цепь принадлежала авторитету Паше Бурнашу, а галстук — бизнесмену Павлу Ивановичу Бурлакову.
Он деловито сообщил Петру, что покидает сие богоугодное заведение. Мимоходом и беспечно, с хохотком, Павел Иванович выдал, что из-за многочисленных травм головы и сотрясений того, что находится внутри, и соответствующих им необратимых последствий врачебная комиссия признала его имбецилом, совершенно недееспособным в правовом плане. А из этого следовало, что уголовному преследованию он не подлежит ни в каком виде. Видимо, такому итогу и было посвящено его пребывание в психдиспансере.
Что касалось Петра, Бурнаш твердо заявил, что скоро и он выйдет отсюда. И еще Павел Иванович сказал, что позаботится о его дальнейшей судьбе. А пока Петр будет продолжать жить отдельно ото всех местных обитателей в карантине, и, было подчеркнуто, этот пансион оплачен. На том и расстались, пожав друг другу руки.
Петр к словам Бурлакова отнесся не то чтобы безразлично, но спокойно. Он с достаточной долей фатализма относился к происходящим с ним переменам. Течение жизни несло по одному известному лишь его судьбе руслу. Долгий и ломаный путь, берущий начало от плавающего света фитилька в каморке, где прятал Петра старый чеченец, вряд ли мог закончиться в палате психушки. По крайней мере, он в это верил. Правда, Петр пока еще не знал, куда ему стремиться, куда плыть, где нужное русло и нужное ли оно. Потому и беспрекословно подчинялся и верил людям и обстоятельствам.
Где-то через неделю после проводов Бурнаша с утра, как обычно, в палату пришла Лидия Анфимовна. Она была сильно расстроена. На планерке главврач сообщил, что в диспансер пришло указание областного Министерства здравоохранения подготовить Петра к отправке в Москву. Вроде бы больным заинтересовались в Сеченовском институте, занимающемся исследованиями мозга. Информация по Петру якобы дошла до высоких московских профессоров, и они решили заняться им лично. Лидия Анфимовна сказала, что, вероятно, кому-то понадобился материал для диссертации.
А еще через три дня в лечебницу явился улыбчивый молодой человек, представившийся сотрудником Минздрава. Представив Илье Сергеевичу соответствующие документы, он доложил, что будет сопровождать Петра в Москву. Доктор Петряев лишь развел руками в ответ на сетования Лидии Анфимовны и дал команду подготовить больного на выписку.
Это много времени не заняло. Пока оформлялись документы, Петр переоделся в спортивный костюм, предусмотрительно привезенный молодым человеком, и тепло попрощался с Флюрой Сабитовной и Лидией Анфимовной. Молодой врач была искренне огорчена тем, что Петра забирают. Она не видела смысла в переводе его в Москву, так как знала, что действенной методики лечения ретроградной амнезии ни в России, ни на Западе не существует. Петр в ответ лишь пожал плечами и сам чуточку огорчился, что так и не изучил с ней все «отрезы парчи».
С санитаром Егорычем прощание произошло в вестибюле нового корпуса, куда за ним явился сопровождающий. Увидев его, молодой человек аккуратно, но внимательно глянул по сторонам и как бы случайно провел рукой по груди, на секунду задержав ее на уровне внутреннего кармана пиджака. Егорыч-Лука так же незаметно для окружающих медленно опустил веки. Кроме Петра, этот немой диалог не заметили ни Лидия Анфимовна, ни Флюра Сабитовна.
Егорыч проводил Петра и сопровождающего до машины, стоящей у проходной. Там, вдалеке от чужих глаз, молодой человек передал санитару плотный конверт, который тот небрежно сунул в брючной карман.
— Ты, парень, когда во всем разберешься, не обижайся, — отведя в сторону глаза, сказал Егорыч. — Так уж получилось... Пришлось по понятиям с тобой решать. Перетерли мы с Бурым, решили, что лучше пусть так, чем без толку валяться на шконке в психушке. В общем, береги себя, парниша!
Почему «лучше пусть так», Петр узнал тем же вечером. Его из психдиспансера повезли не на вокзал для транспортировки в столицу, а доставили в недалекий пригород, где на берегу озера располагался двухэтажный уютный пансионат с открытыми лоджиями по всему фасаду. Петра поселили в комнатке гостиничного типа. В ней, кроме кровати, встроенного шкафа и крохотного холодильника «Саратов», был еще письменный стол, на котором стоял телевизор «Грюндик». Туалет и душ в номере отсутствовали и находились, согласно нормам страны победившего социализма, в конце коридора. А в начале его, как и внизу, на входе, расположились хмурого вида парни, по габаритам и типу схожие с Коляном и Винтом.
Улыбчивый сопровождающий сдал Петра с рук на руки тому, что сидел внизу, нижний — передал верхнему, который и привел его в номер. Все процедуры проходили в относительном молчании, если не считать коротких реплик и междометий «держи бумаги», «шагай» и «угу». Похоже, неприветливый персонал пансионата был в курсе его прибытия и не высказывал ни удивления, ни интереса к новому постояльцу.
Верхний хмурый молча завел Петра в номер и лишь буркнул:
— Располагайся.
Еще он вытащил и положил на стол сигареты «Кент» и спички, а из холодильника достал минералку. Видимо, его проинструктировали, чем надо обеспечить Петра. Еще парень лаконично выдал, что ужин в восемнадцать часов и он его отведет в столовую. После этого секьюрити покинул номер. Петр автоматически отметил, что дверь на ключ не была заперта, что должно было означать его относительную свободу перемещений.
Более того, дверь на лоджию открывалась, чем он не замедлил воспользоваться. Петр вскрыл пачку, достал и прикурил сигарету и вышел наружу. Подходила уже середина октября, однако погода все еще стояла солнечная и достаточно теплая. Деревья на склонах, сбегавших к озеру, уже зажелтели и забагровели. Воздух был чистым, густым и почти недвижным. Пахло сухой травой, листьями и близкой водой. Мимо лоджии проплыла длинная спутанная паутинка. Она аккуратно обогнула стену, зацепившись краем за бетон, однако сразу оторвалась и поплыла дальше. «Бабье лето? — совсем неожиданно задал он себе вопрос и подтвердил пришедшее к нему определение: — Бабье лето...»
