Левое подреберье сводит приступом щемящей, требующей немедленной остановки боли. Зубы впиваются в нижнюю губу, челюсти сжимаются, одной болью перебивая и вытесняя другую, горько соленая влага заполняет рот.
— Еще быстрее! Темп! Темп! Отдаем все, что можем!
Барабанная дробь в мозгах нарастает, ноги торопятся за ней, сапоги гулко бухают по утоптанной земле. Сквозь намертво сжатые челюсти рвется звериный полурык, полустон.
— Хорош! Переходим на шаг! Все, все, стоп! Больше не бежим!
Стасер сделав по инерции несколько неуверенных шатающихся шагов, натыкается на кого-то из бежавших впереди, и не в силах совладать с рвущимся запаленным дыханием, буквально повисает на его скользком от пота плече. Тот пытается стряхнуть его тянущую к земле, лишающую равновесие руку, но, такой же вымотанный, тяжело дышащий, не может этого сделать и лишь бестолково отпихивается от опершегося на него Стасера.
— Не стоять, уроды, не стоять! Делаем дыхательные упражнения! Восстанавливаем дыхание! Сейчас дождемся отставших каличей и нам еще обратно бежать.
Последняя фраза сержанта с четвертого курса, проводящего зарядку, повергает взвод в уныние. Какое там бежать обратно, если подламывающиеся ноги не могут удержать ставшие чужими и неуклюжими тела даже просто в вертикальном положении. Наконец слегка продышавшись и отхаркавшись забивающей горло буро-зеленой слизью, Стасер сумел оглядеться по сторонам, оценивая ситуацию. От взвода осталась дай Бог половина, а то и меньше, остальные не выдержали, упали где-то по дороге и теперь ковыляют пешком по лесной тропинке ведущей к полевому лагерю. Он выдержал, не сломался, добежал до конца. Не смотря на тупую усталость, эта мысль приносит горделивое удовлетворение, заставляющее расправить плечи и изобразить на лице улыбку, мол, нам все нипочем. Однако как раз в этот момент Стасер ловит на себе насмешливый взгляд сержанта. Как ни удивительно, сержант даже не вспотел и не запыхался, о только что проделанной им беговой дистанции напоминали лишь запыленные как у остальных сапоги.
— Грустно, девочки, — голос сержанта звучит абсолютно спокойно и ровно, будто он проводит занятие в учебном классе сидя за столом. — Прогончик-то, между нами говоря, был совсем слабенький, а мы потеряли почти половину людей.
Уже очухавшиеся парни встречают его речь тихим негодующим ворчанием, в открытую возразить старшему никто, конечно, не осмеливается, но, то, что можно назвать такую пробежку слабенькой у всех вызывает вполне обоснованные сомнения.
— Не понял, это что за вой? Сомневаетесь в моих словах? — голос сержанта начинает постепенно нарастать, слова его становятся рубленными и четкими. — Любой военнослужащий армии США, начинает свой день с дистанции в десять миль. Любой! Слышите?! Не десантник, или морской пехотинец, с которыми вам придется встретиться в бою, а самый последний обалдуй из службы тыла. Так кто же тогда вы, дохнущие после пяти километров, по сравнению с ними? Молчите? Тогда скажу я. Вы — говно! И говном останетесь, пока из вас не сделают людей! А людей из вас здесь сделают, будьте уверены. Кто не сможет — умрет! А остальные превратятся в нормальных бойцов. А теперь, внимание. Взвод, слушай мою команду! Бегом! Отставить! По команде „бегом“, руки сгибаются в локтях! Бегом! Марш!
С жалобными стонами и приглушенными проклятиями остатки взвода кое-как трогаются с места и, едва переставляя заплетающиеся на каждом шагу ноги, еле-еле движутся по лесной тропе к лагерю.
— А ну, веселее! А ну, не умирать! Направляющий, шире шаг! — бодро покрикивает сержант.
Постепенно взвод втягивается в заданный сержантом темп, и вот уже новенькие еще не разношенные и не разбитые сапоги курсантов гулко стучат по утрамбованной тысячами ног земле почти с прежней частотой.
* * *
— Атака!
Круглолицый здоровяк, по-деревенски могучий, но рыхловатый широко замахивается пудовым кулачищем и останавливает удар лишь перед самым лицом неподвижно стоящего инструктора.
— Курсант! Это что сейчас было? Что ты мне тут изобразил? — голос инструктора так и сочится ядовитым презрением. — Отвечать!
— Я… вот… Вы же сказали ударить, я и ударил… Ну…
— Что, ну, воин?! Я приказал ударить меня в голову. В голову, курсант! А не в воздух рядом с головой! Что было не понятно?!
— Ну… это… — совсем теряется покрасневший как рак парень. — Я же тогда, того… Ну… это… в Вас попасть могу.
— Так, понял…, - тянет инструктор, по-новому с внимательным прищуром рассматривая ученика. — Пожалел меня значит… Ну-ну… Куришь?
Совершенно сбитый с толку неожиданным вопросом курсант лишь молча кивает в ответ.
— Видишь это? — в руках инструктора появляется самая настоящая пачка ленинградского „Мальборо“, сигарет круче на тот момент в Союзе простые люди и не видали. — Получишь, если попадешь хоть раз с трех попыток.
Стоящие вокруг ямы с опилками курсанты дружно охают и начинают завистливо вздыхать.
— Давай, Большой! Постарайся, парень! Один то раз из трех всяко попадешь! Давай, не тормози! Потом вместе покурим! — летят со всех сторон подбадривающие крики.
Большой в центре ямы все так же неуверенно мнется и с подозрением посматривает на одетого в пятнистый комбинезон инструктора. С виду боятся совершенно нечего: инструктор на голову ниже и заметно уже в плечах, да и в кости тонок… Встреться такой на гражданке, даже не задумался бы, подумаешь противник, соплей перешибить можно. Однако титул „инструктор по рукопашному бою“ заставляет осторожничать, не зря же этот мужик его получил, видно приемчики всякие хитрые знает. Хотя с другой стороны, что с них, с приемчиков толку? Всего раз кулаком приложиться и его снесет на хрен вместе со всеми хитростями. Да и мы тоже не лыком шиты! Сколько раз заезжим городским бока наминали, тоже всякие попадались: и боксеры, и борцы, и новомодные каратисты. До фига же им помогало их умение, как же! Стоило лишь разок попасть в репу и падали как миленькие. Небось и этот упадет…
— Ну, ладно, давайте что ли… — басит Большой, внимательно следя за лицом инструктора.
— Вот, спасибо, уважил! А я уж думал, откажешься, — иронично фыркает тот.
И в этот момент Большой, все еще продолжая смущенно улыбаться, не дожидаясь команды, бросается вперед, размашисто молотя кулачищами. Подленько это, конечно, но формально он прав, никто заранее не оговаривал, что бить нужно по сигналу.
Что произошло дальше, не понял ни сам Большой, ни замершие в напряженном внимании зрители. Инструктор сделал какое-то неуловимо сложное и вместе с тем по-кошачьи плавное и гибкое движение навстречу летящей на него стокилограммовой туше, такое быстрое, что контуры его пятнистого балахона будто размазались в воздухе. А потом Большой почувствовал, что земля ушла у него из-под ног, окружающий мир завертелся бешеной каруселью, обогнавшая ноги спина мягко ткнулась в опилки, и что-то тяжелое ударило в висок, прострелив мозг мгновенной вспышкой боли, сменившейся тяжелой темнотой.
