«Никакой человеческой гордости! Рабы!..» – с неприязнью подумал я об их поведении. Мне было противно смотреть на это человеческое слабодушие и, не сдержав своих эмоций, одного из заложников я лично бичевал кнутом на Мостовой, приказав своим воинам при этом бить в барабаны, дабы заглушить громкий его визг и вой. Только после их публичного позора всех пленников выгнали из крепости.
Вообще в течение этих нескольких последних месяцев мне исключительно пришлось заниматься не своими делами. Я был вынужден общаться с почти сумасшедшими людьми, постоянно придумывавшими для себя какие-то совершенно пустые занятия, вместо того, чтобы действительно браться за какую-нибудь сколь серьёзную работу. Они не воевали за новые земли, не подавляли бунты и мятежи, не крепили силу государства, не охраняли рубежи империи и не приумножали богатства Рима, а только интриговали, скандалили, спорили и забрасывали друг друга камнями.
Итак, поиски тела казнённого проповедника успехом не увенчались, а поэтому первосвященник и члены Синедриона пребывали в бешенстве. По их приказу храмовые стражники, что ночью охраняли гроб Назорея, были жестоко наказаны. Их, как всегда, приговорили к побитию камнями, что и сделали тем же вечером под стенами Иерусалима.
Каиафа в течение почти двух дней пытался встретиться со мной, но я отказал ему, так как прекрасно понимал, что он будет склонять меня к дальнейшим поискам, требовать наказания всех тех, кто был с проповедником, обвиняя оставшихся учеников в краже тела своего умершего учителя. Правда, вместо меня с ним разговаривал один из моих центурионов. Беседа та была весьма интересной, и Марк потом подробно пересказал мне, о чём его просил первосвященник и на чём особенно настаивал. Мои предположения относительно требований Каиафы оказались верными.
– Я встретил первосвященника на террасе дворца, – докладывал Марк, – Каиафа был в жуткой ярости. Он очень сильно требовал, истерично кричал, брызгал слюной, угрожал отправить жалобу в Сенат, если мы прекратим поиски. Просил сурово наказать всех учеников проповедника или отдать их на суд Синедриона. На мой вопрос, есть ли у него доказательства их причастности к похищению тела Назорея, он стал убеждать меня, что только они могли это сделать, ибо выгоду свою видели в том. Но я, игемон, ему ответил: «Для вас, книжников, тоже было выгодно, чтобы умерший проповедник пропал бы навсегда. Так, может, это вы, жрецы, выкрали мёртвого Назорея для того, чтобы похоронить того в общей могиле, а теперь нашими руками хотите расправиться с его сторонниками?»
– Ну, а что же ответил первосвященник? – рассмеялся я, ибо мне понравилось, как Марк провёл ту важную беседу.
– Что, что? Ушёл сам не свой, игемон, даже от расстройства посох свой забыл. Потом слуга его прибегал.
– Ты всё правильно сказал, Марк. Молодец! Пусть сами занимаются своими распрями между собой и своими богами. У нас и без них дел полно.
Мне тогда подумалось, что на этом разговоре между Марком и Каиафой, наконец, закончилась история моего рокового столкновения с первосвященником и прочими иудейскими жрецами, но, оказалось, что предположения те были ошибочными. Всё оставшееся время до окончания моего пребывания в Иудее Каиафа явно или тайно будет давить на меня и постоянно отсылать жалобы в Рим кесарю или в Дамаск легату Сирии. В конце концов он так допечёт мне, что я смещу его с должности первосвященника. Но это произойдёт ещё не скоро, не завтра и не месяц спустя, а через целых три года. Пока же мне предстояло закончить кое-какие дела в Иерусалиме и потом уже отправиться к себе в резиденцию. Я не мог пустить расследование на самотёк, ведь в деле с пропажей тела косвенно оказалась замешана и моя жена Клавдия.
Мы раньше с ней как-то не разговаривали на религиозные темы, и вообще не затрагивали ни своих, ни чужих богов. Слишком мало времени было у меня, чтобы рассуждать с ней на философские темы. Я никогда прежде не предполагал, что Клавдия может серьёзно воспринять чьи-то посторонние, по существу варварские, мысли. И только после нашего с ней разговора мне вдруг стало совершенно ясно, что она являлась давней поклонницей проповедника из Капернаума. Я был удивлён этим увлечением моей жены, но посчитать её взгляды недостойными, а тем более преступными просто не мог. Может, действительно, в словах Назорея содержалось что-то полезное для людей, и Клавдия нашла в его учении для себя какой-то смысл, но меня проповедник ни в чём не убедил. Хотя я всегда соглашался с утверждениями своей жены, что нужно уважать чужих богов, дабы потом не обидеть своих. Однако рассказы Клавдии и Валерии, её рабыни, о чудесных проповедях Назорея, которые в редкие наши встречи мне настойчиво излагали, а я весьма внимательно и с большим удовольствием слушал. Они были очень интересны, но не более того, ибо меня всегда переполнял скептицизм.
– Какой-то мужчина в белых одеждах у входа в пещеру, которого они потом не видели. Глупости всё. А женщины всегда склонны к преувеличению. Это всё проделки Каиафы и его тестя, бывшего первосвященника Ханана. Вот истинные злодеи всего! – таковы были мои окончательные выводы относительно странной пропажи тела умершего Назорея.
Да, кстати, крестики, что каким-то неведомым и необъяснимым способом оказались в моей руке, я отдал Клавдии. Правда, она очень сильно встревожилась, когда услышала мой рассказ о том, как попали ко мне эти две маленькие железные вещицы, ведь я был вынужден рассказать ей своё необычное сновидение. Клавдия тут же к одному из них привязала тонкую шёлковую нить, а потом и к другому, совершенно не обращая внимания на мой изумлённый взгляд. Затем она осторожно, и я бы даже сказал торжественно, надела себе на шею этот маленький крестик, который тут же сиротливо затерялся среди её золотых украшений. Клавдия хотела и второй надеть, правда, уже на меня, но я уклонился от её попыток сделать это, чем вызвал явное огорчение своей любимой жены.
– Дорогой мой! Ну, прощу тебя, надень крестик! Он сохранит тебя от внезапной опасности, злых наветов и чёрного глаза! Поможет тебе в трудный момент! – упрашивала она меня. Только усилия её были напрасны.
– Какие здесь опасности, Клавдия? Что ты говоришь? – отшучивался я, – здесь всё тихо и спокойно, как в Риме. А с подлыми доносами первосвященника я и сам справлюсь!
Но Клавдия продолжала настаивать на своём и, в конце концов, добилась, что крестик всё-таки оказался на моей шее, но только произойдёт это не сразу, не в тот же вечер, а многие годы спустя.
А пока я вновь оставил свою жену на попечение рабынь, чтобы ещё раз перед отъездом из Иерусалима осмотреть, как идут приготовления к строительству водопровода. Ровно год назад мной было принято решение провести в город воду, дабы снабдить ею гарнизон крепости Антония. Акведук, по которому следовало протекать живительной влаге, должен был протянуться от источника в долине Енном и далее через Нижний город к царскому дворцу, а уже оттуда достигнуть крепости.
Начинало вечереть. С небольшим отрядом в двадцать всадников я только выехал за ворота Иерусалима и даже не успел ещё покинуть его окрестностей, как наткнулся на правоверных иудеев. Они столь громко кричали, спорили и о чём-то ругались, что в запале своей перебранки даже не заметили меня и мою свиту. Люди были очень разгорячёны и взбудоражены. Мы остановились и стали с интересом издали наблюдать за толпой, ожидая, когда же, наконец, перессорившиеся иудеи кинуться в драку между собой, но вдруг спорщики внезапно и резко отхлынули в сторону, оставив перед собой одиноко стоявшего человека. С большого расстояния, что мы находились от толпы, я не мог никак разглядеть: мужчина ли то был, женщина ли?
