Эссиорх готов был согласиться, что Кареглазов
прав и Улита действительно получилась у него неважно. Так себе скульптурка, на
фонтан у роддома сойдет, но не больше. Любовь далеко не всегда стимулирует
воображение. Чаще она его тормозит.
Перебрасываясь с Кареглазовым жизнерадостными
мячиками слов, Эссиорх стал заканчивать мальчика с солнцем. Работал он жадно и
с желанием, вот только Кареглазов привычно отравлял ему вдохновение, утверждая,
что у мальчика от такой тяжести наверняка выпала грыжа.
– Это у твоего покойника с гранатой она
выпала! – рассвирепел под конец Эссиорх.
Кареглазов равнодушно отмахнулся. Свою
очередную работу он считал халтурой, а всякая халтура неуязвима для критики. Ее
защищает толстая броня авторского равнодушия. Эссиорх хотел извиниться, но
неожиданно ощутил острый укол беспокойства. Беспокойство было самое неопределенное
и расплывчатое. Пытаясь понять, откуда оно исходит, Эссиорх уставился вначале
на Кареглазова, а затем на открытую дверь ангара.
«Нервы, что ли, шалят?» – подумал он, однако
тотчас вспомнил, что это черта чисто человеческая. У хранителей из Прозрачных
Сфер с нервами всегда все в порядке. Они не психопаты и не институтки. Когда
они испытывают беспокойство – это верный признак, что повод для беспокойства
действительно существует.
Источник тревоги находился где-то совсем
близко. Эссиорх осторожно скосил глаза, затем повернул голову. По клюву
мраморной жар-птицы скользили жирные багровые капли.
Осторожно, ступая по бетонному полу, как по
трясине, готовый к чему угодно, Эссиорх двинулся к птице. Не доходя до нее трех
шагов, стал обходить ее слева. Чутье подсказывало, что птицы лучше не касаться.
Как хранителю из Прозрачных Сфер ему не
требовалось оружие. Не требовалась даже флейта. В случае необходимости, крылья,
висевшие у него на шее, дали бы ему энергию для мгновенного атакующего выброса.
Правда, и сам он был уязвим. Его человеческое тело легко могло быть уничтожено
первой же магической атакой.
Тревога то усиливалась, то отступала. Эссиорху
чудилось, будто чьи-то громадные, сотканные из жгутов темного тумана пальцы
незримо проходят сквозь предметы и нетерпеливо шарят по ангару.
«Кто-то меня ищет», – понял он. Более
того, ищут его не для общения. И даже не для дуэли. Если бы кто-то хотел
вызвать его, он получил бы ритуальный вызов. Свет и мрак соблюдали в данном
случае все правила.
Кареглазов обернулся.
– Ты чего? – спросил он.
– Уйди! – прошептал Эссиорх, ощущая, что
говорить громче опасно.
Беспокойство стало острее. Рука из темного
тумана как будто заподозрила что-то и приблизилась.
– Из собственной мастерской?
Перегрелся? – удивился Кареглазов.
Эссиорх не отвечал, всматриваясь в незримое.
Ангар затрясся, точно от сильного ветра. Загудели листы обшивки. Пораженный
Кареглазов слушал, задрав голову.
Внезапно Эссиорх ощутил, что обнаружен. Более
того, атака последует немедленно и без подготовки. Его попытаются убрать
издали, не подставляясь. Не слишком благородно, не так ли? Никакого звона
мечей. Просто – чик! – и тело байкера восстановлению не подлежит.
Могильные червячки, получите ваш мусор! Что же касается бессмертной сущности,
она спокойно удаляется в Прозрачные Сферы.
Вот только Эссиорха такой расклад нисколько не
устраивал. Плясать под чужую дудку – дело тех, у кого нет своего барабана.
Подчиняясь не столько расчету, сколько озорной
импровизации, Эссиорх сорвал с шеи цепь с крыльями и надел ее на почти законченный
памятник безвременно сгинувшему серьезному дяде. Кареглазов с туповатым
интересом переводил взгляд с грохочущей крыши ангара на памятник и обратно.
– У него была цепь. Почти уверен, что была.
Только без курятины! – сказал он.
Эссиорх моргнул. Он присутствовал при
знаменательном событии. Это был первый в истории случай, когда крылья света
назвали «курятиной». Однако хочешь не хочешь приходилось обходиться без
аплодисментов. Схватив Кареглазова в охапку, он вместе с ним откатился в угол
ангара. Откатился очень эффектно. Даже самый придирчивый режиссер не пожелал бы
второго дубля. К тому же дубль едва ли был бы возможен, поскольку Кареглазов,
откатываясь, два раза ударился носом и один раз лбом.
– Ты больной! – прошипел он. –
Отпусти меня сейчас же!
– Тшш! Умоляю, подожди немного! –
прошипел Эссиорх.
Они продолжали лежать на полу. Глупейшее
положение. Две секунды, три, четыре, шесть... Время растягивалось как дешевая
жвачка, которую купили, чтобы экстренно подклеить отскочившую подметку.
Кареглазов, пыхтя, стал вырываться. Эссиорх еще удерживал его, но не слишком
решительно. Он уже не был уверен, что сейчас что-то произойдет.
Кареглазов успел встать на одно колено, как
вдруг широкий черный луч пронизал ангар ближе к центру. И сразу после этого –
хлопок. Неведомая сила подхватила здоровяка-скульптора и впечатала плечом в
стену ангара. Будь она бетонной, без перелома бы не обошлось. Теперь же лист
железа прогнулся, и Кареглазов, живой и невредимый, лишь гневно замычал.
Эссиорх продолжал лежать на спине и смотреть в потолок взглядом патентованного
мечтателя.
– Я тебе говорил!.. Однако ты не внял голосу
рассудка! А все почему: не доверяя чужому опыту, мы спешим совершить все ошибки
сами! Именно поэтому человечество вот уже столько столетий бодает лбом закрытую
дверь, не догадываясь даже, что можно повернуть ручку! – нравоучительно
произнес с пола Эссиорх.
Он всегда принимался морализировать, едва у
него появлялась возможность.
Кареглазов буркнул что-то невнятное. Он тупо
смотрел на памятник серьезному дяде. Мраморный дядя был разрублен единственным
ударом от головы до бедра. На глазах у Кареглазова обе половины разъединились и
раскололись. Эссиорх поспешно подбежал и, схватив крылья, стиснул их в ладони.
Они уцелели. Пострадала только цепочка.
– Три дня работы и отличный кусок
мрамора! – задумчиво произнес скульптор. О том, как много потеряло мировое
искусство, он великодушно не упомянул.
Эссиорх хотел пообещать, что вдвоем они
сделают всю работу за день, как вдруг что-то заставило его обернуться. В
распахнутых дверях ангара возникли темные фигуры...
* * *
Багров закончил выкладывать из сумки продукты.
Он только что вернулся с очередной вылазки в супермаркет. Последними на стол
были выставлены две банки с консервированными ананасами.
– Опять не платил? – спросила Ирка,
которой хотелось к чему-нибудь придраться.
– Я пытался заплатить, но с меня ничего не
взяли, – мягко сказал Багров.
– Почему не взяли?
– Случайность. У нас с кассиршей возник спор.
Я спросил у нее, боится ли она мертвецов. Она сказала, что ничего не боится.
