Теперь они молча смотрели друг на друга.
Она не верила своим глазам. В этом предельно исхудавшем, смертельно бледном и давно небритом человеке с трудом угадывался бодрый здоровяк Миша Денисов.
— Миша! Миша, это я, — прошептала Вера. — Это я, Мишенька!
Несмотря на то что она говорила очень тихо, палата каким-то образом услышала её слова. Внезапно всё замолкло, все глаза уставились на неё.
Впрочем, Вера этого не замечала.
— Скажи что-нибудь, Миша! — попросила она.
Вдруг по лицу его медленно покатились слёзы.
— Что ты, Мишa?! — испугалась Вера. — Ну что ты?!
Он неожиданно выпростал руку и откинул с себя одеяло.
Вера с ужасом уставилась на плотно обтянутое желтоватой кожей изуродованное тело мужа. Второй, левой руки у него не оказалось, торчал лишь нелепый короткий обрубок. Также была ампутирована левая стопа.
Глава 48
ХИРУРГ
Вера сидела в кабинете главного врача, генерал-майора медицинской службы, хирурга Исаака Марковича Фридмана, старалась не пропустить ни слова из того, что говорил старик своим прокуренным низким голосом.
— …Он был сильно контужен в том бою, — объяснял Фридман, — полностью потерял память, поэтому вы так долго и не могли его найти. Документы тоже не сохранились, наверное, украл кто-нибудь, пока он был без сознания. К тому же военно-полевой госпиталь, где он потом лежал, также попал под бомбардировку, так что чудо, что он вообще выжил. Можно сказать, дважды побывал на том свете, тем более учитывая его ранения… Вот такая, можно сказать, невезуха у вашего мужа. Считайте, всю войну за редкими паузами кочевал с одной больничной койки на другую.
Вера наконец решилась задать мучавший её с самого начала беседы вопрос:
— Но ведь вы говорите — память к нему в конце концов вернулась… Почему же?..
Она обессиленно замолчала. Проклятые слёзы опять накатывали на глаза.
Старый врач печально посмотрел на неё, достал платок, протянул ей.
— Вы хотите сказать, почему он не сообщил, что у него есть семья, почему не попытался связаться с вами?..
— Да, — кивнула Вера.
Хирург задумчиво посмотрел на свои всё ещё крепкие руки с сухими длинными узловатыми пальцами. Что бы он делал, если бы лишился этих рук, прооперировавших сотни людей за долгие годы?! Нашёл бы он в себе силы жить, чувствуя себя бесполезным, беспомощным?..
У него не было однозначного ответа на этот вопрос.
— Я полагаю, что ваш муж решил не возвращаться домой, — осторожно начал он, — потому что не хотел быть вам в тягость. Вы должны его понять… Как, простите, вас зовут?
— Вера.
— А по батюшке?
— Вера Никитична.
— Так вот, милая Вера Никитична, вам надо понять, что ваш супруг считает себя никому не нужным калекой. Он и жить-то не хотел, мы его насильно кормили, еле выходили… Когда он к нам попал, надежды почти не было. Он, между нами говоря, только-только от края отошел… А то ведь не просто от пищи отказывался, но и вообще не разговаривал, молчал, и всё. Помимо ран ещё тяжелейшая депрессия. Вот такие дела…
Исаак Маркович откинулся на спинку кресла, закурил. В принципе он почти всё сказал этой славной молодой женщине. За исключением одной малости, которую говорить не имеет права. Что лучше было бы ей сейчас вернуться туда, откуда она приехала, и забыть о своём калеке-муже. Лучше для них обоих. Будущего у них нет. Но, разумеется, она ему не поверит, так что бесполезно это обсуждать.
— Вы разрешите? — потянулась к пачке папирос Вера.
— Да, конечно.
Он зажёг спичку, поднёс ей огоньку.
Некоторое время оба курили, каждый думая о своём.
— Но теперь-то он идёт на поправку? — прервала молчание Вера.
Фридман прищурился, выпустил аккуратное колечко дыма.
— Ну, в общем-то, да, хотя очень медленно. Впрочем, и сейчас ещё никаких гарантий нет. В любой момент может наступить ухудшение.
— Ходить он не может? — уточнила она.
— Ну почему же, он ходил, и если всё будет хорошо, то опять пойдёт…
— А как же… — смутилась Вера.
— В смысле ноги, вы имеете в виду? — пришёл ей на помощь хирург. — Здесь всё в порядке. Ну, в относительном, конечно. У него ведь хороший протез есть, американский. Союзники с широкого плеча подарили нам сотню. Будет, конечно, прихрамывать, но ходить сможет. Надо отдать должное американской технологии, умеют, черти, делать…
Но Вера уже не слушала.
— Я могу его забрать, Исаак Маркович? — не совсем вежливо прервала она врача.
Фридман замолчал, внимательно посмотрел на неё.
Милая худенькая женщина. Обрекает себя на кромешный ад. Но объяснить ей это невозможно. В конце концов, её право. Проклятая война.
Чёртова жизнь!..
— Да, конечно, вы можете его забрать, — сказал он и тщательно раздавил в пепельнице окурок. — На ваш, как говорится, страх и риск.
Глава 49
ДВОЕ
Через три дня к Вериному дому подъехал изрядно потрёпанный грузовик, довоенный «ГАЗ»-полуторка. Впервые за долгие годы здесь останавливалась машина советского производства.
Вера выскочила из кабины, вынула оттуда чемоданчик и вместе с подбежавшим парнишкой-шофёром осторожно помогла выйти мужу. Шофёр вытащил из кузова костыль, распрощался и, громыхая разбитой подвеской, уехал.
Они остались одни.
— Вот мы и добрались до дома, — через силу улыбнулась Вера. — Пойдём, Мишенька.
Михаил ничего ей не ответил. Захромал к крыльцу, тяжело опираясь единственной рукой на костыль. Вера медленно шла рядом, с опаской поглядывала на него, готовая поддержать, подхватить его в случае потери равновесия.
Но помощь не понадобилась. Михаил хоть и с трудом, но самостоятельно преодолел три расшатанных ступеньки. По лицу его стекали струйки пота, он по-прежнему не произносил ни слова.
Вера быстро забежала вперёд, открыла дверь, и они наконец вошли в дом.
Дверь за ними захлопнулась.
Они постояли несколько секунд, с тем чтобы глаза после яркого дневного света привыкли к полутьме, потом Вера, спохватившись, подвинула мужу стул, хотела помочь ему сесть. Он с явным раздражением оттолкнул её, уселся сам с вытянутой вперёд ногой. Прислонённый к стулу костыль съехал, упал на пол. Этот стук прозвучал неожиданно громко в повисшей тишине.
Вера нагнулась, подняла, аккуратно приставила костыль к стенке.
— Вот и хорошо, — бормотала она. — Вот так, Мишенька… вот мы и дома. Сейчас я чего-нибудь приготовлю, мы с тобой покушаем. Потом ты полежишь, отдохнёшь, устал, небось, после такой дороги. Погоди, я сейчас.
