— Когда мы попадаем в его струну времени, мы в его распоряжении, — сказал Бланес. — Я объяснял уже, что в такой короткий промежуток времени, как в струне, мы не успеваем стать «твердыми», и наше тело и окружающие нас предметы становятся нестабильными. Там, внутри, мы как мозаика из атомов — Зигзагу достаточно вытаскивать один кусочек за другим или менять их местами, или уничтожать их. Он может делать это как хочет, так же, как управлять энергией света. Одежда, все, что остается за пределами струны, и значит, живет своей жизнью, нам не принадлежит. Ничто нас не защищает, мы не можем использовать никакое оружие. В струне времени мы наги и беспомощны как младенцы.
Картер сидел неподвижно. Казалось, он даже не дышит.
— Сколько это продолжается? — Он вытащил из кармана брюк новую сигарету. — Боль. Сколько, по-вашему, она длится?
— Никто из испытавших это не вернулся, чтобы нам рассказать, — пожал плечами Бланес. — У нас есть только описание Рика: ему казалось, что он провел в струне несколько часов, но тот двойник был не таким мощным, как Зигзаг…
— Крейг и Надя мучились несколько месяцев… — прошептала Жаклин, обхватывая руками ноги, точно она совсем окоченела. — Об этом свидетельствуют результаты вскрытий… Несколько месяцев или лет жестокой боли.
— Но, Жаклин, мы не знаем, что произошло с их сознанием, — поспешил вмешаться Бланес. — Возможно, их восприятие времени было другим. Объективное и субъективное время — разные вещи, не забывай… Может быть, с их точки зрения, все произошло очень быстро…
— Нет, — откликнулась Жаклин. — Не думаю…
Картер рылся в карманах — вероятно, искал зажигалку или спичечный коробок, потому что во рту у него все еще торчала измятая сигарета. Но в конце концов махнул рукой, вытащил сигарету изо рта и, глядя на нее, проговорил:
— Я много раз видел пытки и испытывал их на себе. В 1993 году я работал в Руанде, занимался подготовкой нескольких военизированных групп племени гуту в районе Мурехе… Когда началась заварушка, меня обвинили в предательстве и решили подвергнуть пыткам. Один из командиров заявил, что они будут действовать не спеша: начнут с ног и дойдут до головы. Для начала они острыми палками выдрали мне ногти на ногах. — Он усмехнулся. — Такой боли я не испытывал за всю свою проклятую жизнь. Я рыдал и мочился от боли, но хуже всего было думать о том, что они только начали — это были всего лишь ногти на ногах, эта сухая дребедень, которая растет на самом дальнем конце тела… Я думал, что не выдержу, что мой мозг взорвется до того, как они дойдут до пояса. Но через два дня в деревню вошла одна из групп, которые я готовил, они убили тех, кто меня пытал, и освободили меня. Тогда я подумал, что всегда есть предел страданиям, которые можно вынести… В военной академии, где меня учили, говорили: «Если боль длится долго, ее можно вынести. Если она невыносима, ты умрешь, и долго она не продлится». — Он снова рассыпался старческим, усталым смешком. — Предполагалось, что эта теория подкрепит нас в трудный момент. Но это…
— Замолчите уже! — Жаклин в отчаянии опустила голову и закрыла уши.
Картер недолго посмотрел на нее и снова заговорил тихим хриплым голосом, тыча в них незажженной сигаретой, как кривым мелком:
— Я прекрасно знаю, что сделаю, когда ваша коллега получит изображение. Я уничтожу этого ублюдка, кто бы он ни был. Здесь и сейчас. Убью так, как убивают бешеную собаку. Если это я… — Он помедлил, словно раздумывая над этой неожиданной возможностью. — Если это я, я доставлю вам удовольствие, снеся себе башку.
Кабина маленького UH1Z начала раскачиваться, как старый автобус на неасфальтированной дороге. Гаррисон был зажат в современном эргономичном кресле с перекрестным ремнем безопасности, и из всего его тела двигалась только голова, но уж она поворачивалась во все стороны, куда только позволяли позвонки. Перед ним, касаясь его коленей, сидела солдат Превен, упорно глядя в потолок. Гаррисон заметил, что под линией каски зрачки ее красивых голубых глаз расширены. Ее сослуживцы скрывали свое состояние не лучше. Только сидевший в глубине Юргенс был невозмутим.
Но Юргенс был просто другим ликом смерти, и в пример его приводить не стоило.
За бортом, казалось, бушевал ад. А может быть, это и было настоящее небо, кто его знает. Четыре «архангела» лихорадочно пробирались сквозь почти горизонтальный дождь, пулеметной очередью хлеставший по лобовым стеклам. В полусотне метров под ними бесновалось чудовище с силой тысяч тонн вздыбленной воды. Хорошо хоть ночная тьма не давала им увидеть пучину морскую. Но если долго смотреть в боковое окошко, Гаррисону удавалось разглядеть миллионы факелов пены на верхушках километров волнующегося бархата, подобных причудливому убранству старого римского дворца во время карнавальных оргий.
Гаррисон подумал, не считает ли солдат Превен, что он в чем-нибудь виноват? Нет, на его взгляд, она уж никак не могла упрекнуть его в смерти этого кретина Борсельо. В «Игл Груп» его даже поздравили.
Приказ пришел в полдень, через пять минут после того, как Борсельо получил пулю между глаз. Он поступил откуда-то с севера. Всегда одно и то же: кто-то на севере приказывал, кто-то на юге подчинялся. Это как голова и тело: все всегда идет сверху вниз, думал Гаррисон. Мозг командует, а рука действует.
«Голова» вынесла решение, что устранение лейтенанта Борсельо допустимо. Гаррисон поступил правильно, Борсельо был бестолочью, положение было экстренное, теперь его заменял сержант Франк Мерсье. Мерсье был очень молод и сидел рядом с Превен, напротив Гаррисона. Ему тоже было страшно. Его страх проявлялся в поднимающемся и опускающемся кадыке. И все-таки это хорошие солдаты, прошедшие обучение по системе SERE (выживание, уклонение от столкновения, сопротивление, побег). Они в совершенстве владели оружием и снаряжением, получили дополнительную подготовку по защите и обеспечению изоляции отдельных зон. И могли не только защищаться: у них были штурмовые винтовки XM39 с разрывными патронами и автоматы Ruger MP15. Все они были крепкими, с остекленевшим взглядом и блестящей кожей. Они больше походили на машин, чем на людей. Единственной женщиной была Превен, но она прекрасно вписывалась в группу. Гаррисон был рад, что они рядом, ему не хотелось, чтобы они плохо о нем думали. С ними и с Юргенсом бояться ему было нечего.
Кроме грозы.
После того как вертолет в очередной раз тряхнуло, он решил, что надо что-то делать.
Он посмотрел на пилотов. Они походили на громадных муравьев в своих овальных черных касках, озаренных светом панели управления. Конечно, о том, чтобы отстегнуть ремень и добраться до них, нечего и думать. Он повернул встроенный в каску микрофон и нажал на кнопку.
— Это уже буря? — спросил он.
— Начало бури, сэр, — ответил один из пилотов. — Скорость ветра еще не превышает ста километров в час.
— Это не ураган, — произнес второй пилот в его правое ухо.
— А если ураган, то имени ему еще не дали.
— А вертолет его выдержит?
