Он лежал и старался заснуть, но не мог. Глаза у него очень
устали, и он не хотел ни зажигать свет, ни читать, просто лежал и дожидался
утра. Сквозь одеяла он чувствовал циновку, сплетенную по размеру большой
комнаты и привезенную с Самоа на крейсере за полгода до Пирл-Харбора. Она
покрывала весь плиточный пол комнаты, но там, где стеклянная дверь вела в
патио, циновка загнулась и встопорщилась от движений двери, и Томас Хадсон
чувствовал, как ветер забирается под нее и ее треплет, когда проникает в
просвет под дверной рамой. Он думал о том, что ветер по крайней мере еще один
день будет дуть с северо-запада, потом перейдет на север и наконец иссякнет на
северо-востоке. Так он всегда передвигался зимой, но может случиться, что он на
несколько дней застрянет на северо-востоке и будет еще очень сильно дуть перед
тем, как превратиться в brisa, что было местным названием северо-восточного
пассата. И пока он будет с почти ураганной силой дуть с северо-востока, навстречу
Гольфстриму, он разведет очень сильное волнение, и уж в это-то время, конечно,
ни одна немецкая подлодка не сможет всплыть. Так что, думал он, мы просидим на
берегу не меньше четырех суток. А уж потом они наверняка всплывут.
Он думал и о своем последнем выходе, о том, как шторм настиг
их в шестидесяти милях дальше по береговой линии и в тридцати от берега, и о
жутком обратном рейсе, когда он решил лучше идти в Гавану, а не в Байя-Онду.
Да, он-таки заставил свое суденышко поработать. Заставил-таки. И было еще
многое, что надо будет проверить. Пожалуй, было бы лучше пристать в Байя-Онде.
Но последнее время они слишком часто там бывали. Да еще он уезжал на целых
двенадцать дней, а рассчитывал обойтись десятью. О некоторых вещах он был
недостаточно осведомлен и не знал, сколько может продлиться этот шторм, поэтому
решил вернуться в Гавану и признать свою неудачу. Утром он выкупается,
побреется, почистится и пойдет с докладом к морскому атташе. Может быть, они
захотят, чтобы он еще последил за берегом. Но он твердо знал, что в такую
погоду никакие вражеские лодки не всплывут, это для них совершенно невозможно.
Вот это, собственно, и было главное. Если он в этом прав, тогда и остальное
будет в порядке. Хотя и не всегда все бывает так просто. Далеко не всегда.
Твердым полом ему сильно намяло правую ногу, правое бедро и
правое плечо, и он теперь лежал на спине, опираясь на мышцы плеч, а колени
подтянул кверху под одеялом и толкался в него пятками. Это немного сняло с него
усталость, и он положил левую руку на кота и погладил его.
– Ты чудно умеешь отдыхать, Бой, и ты так сладко
спишь, – сказал он коту. – Значит, тебе не так уж плохо пришлось.
Он подумал, не выпустить ли кого-нибудь из других котов для
компании и чтоб было с кем поговорить, пока Бойз спит. Но потом решил, что не
надо. Бойз обидится и будет ревновать. Когда они вчера подъехали в большой
машине, Бойз уже околачивался возле дома, поджидая их. Он страшно волновался и,
пока они выгружались, все время путался под ногами, с каждым здоровался и то
вбегал в дом, то выбегал, как только отворяли дверь. Наверно, он каждый вечер
ждал их здесь с тех самых пор, как они уехали. Когда Томас Хадсон получал
приказ об отъезде, кот узнавал об этом с первой минуты. Конечно, о приказе он
знать не мог, зато ему хорошо были известны даже самые первые признаки сборов в
дорогу, и, по мере того как подготовка проходила дальнейшие стадии, вплоть до
заключительного беспорядка – ночевки чужих людей в доме (Томас Хадсон всегда
требовал, чтобы в полночь они уже спали, если предстояло выезжать до
рассвета), – кот становился все более взвинченным и нервным, а когда они
начинали грузиться в машину, он уже был сам не свой и приходилось его запирать,
чтобы он не погнался за ними по подъездной аллее и дальше в деревню и на шоссе.
Как-то раз, проезжая по Центральному шоссе, Томас Хадсон
увидел сбитого машиной кота, и этот кот, только что сбитый машиной и уже
мертвый, был как две капли воды похож на Боя. Спина у него была черная, а
горло, грудь и передние лапы – белые, и на мордочке такая же черная полумаска.
Он знал, что это не может быть Бой, потому что все это происходило более чем в
шести милях от фермы, и все же у него похолодело внутри, и он остановил машину
и пошел назад, поднял кота и удостоверился, что это не Бой, а потом положил его
на обочину дороги, чтобы его уж больше не могли переехать. Кот был ухоженный,
гладкий, видно было, что это чей-то кот, и Томас Хадсон оставил его у дороги,
чтобы хозяева могли его увидеть и узнать о его судьбе и хоть не мучиться больше
неизвестностью. Если бы не это, он взял бы кота в машину и похоронил на ферме.
Когда вечером Томас Хадсон возвращался на ферму, тело кота
уже не лежало на том месте, где он его оставил, и он решил, что, должно быть,
хозяева его нашли. В тот же вечер уже дома, сидя за книгой в большом кресле с
Бойзом, примостившимся рядом, Томас Хадсон вдруг подумал: что бы он делал, если
бы Бойза так же вот убило? Судя по припадкам отчаяния, находившим иногда на
Бойза, кот питает к нему подобные же чувства.
Он из-за всего волнуется еще больше, чем я. Зачем это ты,
Бой? Если бы ты так не расстраивался, тебе бы лучше жилось. Я же вот стараюсь
быть спокойным, сколько могу, говорил себе Томас Хадсон. Правда, стараюсь. А
Бой не может.
Когда они уходили в море, Томас Хадсон и там думал о Бойзе,
о его странных привычках, о его отчаянной, безнадежной любви. Он вспоминал, как
увидел его в первый раз, когда тот был еще котенком и играл со своим отражением
в стеклянной крышке табачного прилавка в баре, что был выстроен в Кохимаре
прямо на утесах, высящихся над гаванью. Они как-то раз заглянули в этот бар
солнечным рождественским утром. В баре было еще несколько пьяных, осевших там
после вчерашнего пированья, но восточный ветер, продувавший насквозь и бар и
ресторан, был так свеж, а солнечный свет так ярок и воздух так чист и
прохладен, что ясно было – это утро не для пьяниц.
– Закрой дверь, а то ветер, – сказал один из них
хозяину.
– Нет, – ответил хозяин. – Мне нравится этот
ветер. А если для вас он слишком свеж, так пойдите поищите себе где-нибудь
затишек.
– Мы платим за то, чтобы нам было удобно, – сказал
еще один из этих последышей ночной попойки.
– Нет. Вы платите только за то, что выпили. А для
удобства поищите другое место.
Томас Хадсон смотрел через открытую террасу на море,
темно-синее в белых барашках, и на рыбачьи лодки, бороздившие его по всем
направлениям, волоча наживку для дельфинов. Человек шесть рыбаков сидели в баре
да еще сколько-то за двумя столами на террасе. Это были рыбаки, которым вчера
сильно повезло с уловом или которые считали, что погода и течение еще
удержатся, и поэтому решили остаться на рождество дома.
