Лекарство стало для него магическим словом после того, как
однажды вечером Томас Хадсон напился не как-нибудь, а по-настоящему, и Бойз не
захотел спать у него в постели. Принцесса тоже никогда не спала у него, когда
он напивался, и Вилли тоже. Никто не хотел у него спать, когда он напивался,
только Одинокий – так раньше называли Большого Козла – и Брат Одинокого, или,
точнее сказать, его сестра, ужасно незадачливая кошка с бездной всяких горестей
и редкими минутами восторга. А Козел даже больше любил Хадсона пьяным, чем
трезвым, или, может быть, ему так казалось, потому что только тогда ему
удавалось пробраться в столь желанную для него постель. Но в тот вечер Томас
Хадсон, уже четыре дня находившийся на берегу, был пьян по-настоящему. Началось
это в полдень во «Флоридите», где он сперва пил с кубинскими политиками,
забегавшими перехватить чего-нибудь наскоро, потом с владельцами рисовых и сахарных
плантаций, с кубинскими правительственными чиновниками, выпивавшими в свой
обеденный перерыв, со вторым и третьим секретарями посольства, которые
эскортировали кого-то во «Флоридиту», с неизбежными агентами ФБР, любезными и
так усердно работавшими под обыкновенных, средних, нормальных молодых
американцев, что их профессия была всякому ясна не хуже, чем если бы они носили
ведомственный значок на своих полотняных белых или полосатых костюмах.
Константе готовил им двойные замороженные дайкири, они не отдавали алкоголем,
но зато выпивший чувствовал себя так, как будто совершал скоростной спуск на
лыжах по глетчеру в облаке снежной пыли, а после шестого или восьмого стакана
так, как будто совершал этот спуск без каната. Заходили знакомые Томаса Хадсона,
флотские, и он пил с ними, а потом парни из так называемого «хулиганского
флота», или береговой охраны, и он пил с ними тоже. Но это было как-то уж
чересчур близко к его работе, а он о ней-то и хотел забыть и поэтому пошел в
дальний конец бара, где сидели старые почтенные шлюхи, шикарные старые шлюхи, с
которыми всякий завсегдатай «Флоридиты» хоть разок да переспал за последние
двадцать лет. Там он уселся на стул, съел сандвич и выпил еще несколько двойных
замороженных.
Когда он в этот вечер вернулся на ферму, он был очень пьян,
и ни один кот не хотел лечь с ним, кроме Козла, у которого не было ни
повышенной чувствительности к запаху рома, ни предубеждения против пьянства, и
ему даже очень нравился роскошный запах шлюх, густой и сдобный, как хороший
фруктовый рождественский торт. Оба они крепко заснули – Козел громко мурлыча,
всякий раз как просыпался, – и под конец Томас Хадсон, проснувшись и
вспомнив, сколько он выпил, сказал Козлу:
– Надо нам принять лекарство.
Козлу понравился звук этого слова, символизирующего всю
роскошную жизнь, коей он сейчас был участником, и он замурлыкал еще громче.
– Где лекарство, Козел? – спросил Томас Хадсон. Он
включил лампу на ночном столике у кровати, но она не загорелась. Этим штормом,
который держал его на берегу, возможно, сорвало провода или произошло короткое
замыкание, до сих пор не исправленное, и тока не было. Он протянул руку к
ночному столику, чтобы взять большую двойную капсулу секонала, последнюю,
которая у него оставалась, – проглотив ее, он мог бы опять заснуть и утром
проснуться без похмелья. Шаря в темноте, он нечаянно сбросил ее со стола и
теперь не мог найти. Он шарил и шарил по полу, но найти не мог. Спичек возле
кровати он не держал, потому что был некурящий, а электрическим фонариком в его
отсутствие пользовались слуги, и батареи израсходовались.
– Козел, – сказал он. – Мы должны найти
лекарство.
Он встал с постели, и Козел тоже спрыгнул на пол, и они
вдвоем стали искать. Козел залез под кровать, не зная, что, собственно, он
ищет, но стараясь изо всех сил, и Томас Хадсон сказал ему:
– Лекарство, Козел. Ищи лекарство.
Козел издавал под кроватью хныкающие крики и рыскал по всем
направлениям. Наконец он вышел мурлыча, и Томас Хадсон, ощупывая пол, наткнулся
рукой на капсулу. Она была пыльная и вся в паутине. Кот отыскал ее.
– Ты нашел лекарство, – сказал Козлу Томас
Хадсон. – Ты же чудо-кот.
Держа капсулу в ладони, он обмыл ее водой из графина,
стоявшего у кровати, потом проглотил и запил водой, а после этого он лежал,
прислушиваясь к тому, как она начинает действовать, и хвалил Козла, а большой
кот мурлыкал в ответ на похвалы, и с тех пор «лекарство» стало для него
магическим словом.
В море Томас Хадсон наряду с Бойзом думал и о Козле. Но в
Козле не было ничего трагического. Ему случалось попадать в тяжелые передряги,
но все у него было цело, и, даже избитый в самых страшных боях, он никогда не
выглядел жалким. Даже в тот раз, когда он не смог дойти до дома и лежал под
манговым деревом возле террасы, задыхаясь и настолько мокрый от пота, что видно
было, какие у него широкие плечи и какие узкие и худые бока, лежал, не в силах
пошевелиться или поглубже втянуть воздух в легкие, – даже тогда он не был
жалким. У него была широкая львиная голова, и, как лев, он никогда не признавал
себя побежденным. Он был привязан к Томасу Хадсону, и Томас Хадсон был привязан
к нему, уважал его и любил. Но о настоящей любви между ними, как это было у
Томаса Хадсона с Бойзом, тут, конечно, не могло быть и речи.
Бойз вел себя все хуже и хуже. В тот день, когда Томас
Хадсон и Козел застали его на аллигаторовой груше, он пропадал до ночи, и его
еще не было, когда Томас Хадсон лег спать. Томас Хадсон спал тогда на большой
кровати в дальней комнате, где с трех сторон были большие окна, и по ночам
пассатный ветер продувал ее насквозь. Просыпаясь ночью, Томас Хадсон
прислушивался к голосам ночных птиц, так и на этот раз он лежал без сна и
слушал, когда Бойз вспрыгнул из сада на оконный карниз. Бойз был молчаливый
кот, но, вспрыгнув на карниз, он сейчас же позвал Томаса Хадсона, и тот подошел
к окну и отворил его. Бойз соскочил на пол. Он держал в зубах двух
кустарниковых крыс.
В лунном свете, который падал в окно, протянув тень от
ствола сейбы и поперек широкой белой постели, Бойз начал играть с
кустарниковыми крысами. Он прыгал и вертелся, гонял их лапами, как мяч в
крикете, а потом уносил одну в сторону и, припав сперва к полу, стремительно
кидался затем на другую – играл так же азартно, как когда был котенком. Наконец
он унес обеих крыс в ванную, а немного спустя Томас Хадсон ощутил, как чуть подался
тюфяк под тяжестью, когда кот прыгнул на постель.
– Так, значит, ты вовсе не лакомился плодами с
дерева? – спросил он у кота. Бойз потерся головой о его голову. – Ты,
значит, охотился и оберегал наши владения? Мой старый кот и брат Бойз. А с
этими что ты теперь сделаешь – съешь их?
Бойз только терся о Томаса Хадсона и мурлыкал своим
беззвучным мурлыканьем, а потом, уставший после охоты, он заснул. Но спал
беспокойно и утром не выказал никакого интереса к этим дохлым крысам.
