Кирилл замолчал с грустной ухмылкой. Странно было осознавать, что с тех пор прошло аккурат пол твоей жизни…
— …Вообще за киноэрудицию, какая есть (сколько б ее ни осталось), в большой степени ему спасибо. Он в этом плане уже тогда монстр был, не хуже профессионального киноведа. Давал мне читать «Искусство кино», помню, со статьями всяких Трофименковых, Добротворских…
Пламя тихонько сипело, затягивая синим призрачным студнем седеющие ломти угля; из их кучи, словно электрически подсвеченной снизу ярко-оранжевым, доносилось мелодичное легкое клацанье, напоминающее о бьющихся елочных игрушках, взвивалась колючая перхоть искр. Кирилл помочился туда маслянистой жидкостью из мягкой пластиковой бутылки — шарахнулись с рассерженным уханьем перекрученные языки.
— …Мы ж, когда познакомились, еще в школе учились, — продолжал он, чуть отстранившись. — В разных, правда: я в своей двадцатой, а он в какой-то новообразованной «гимназии»… или «лицее»?.. короче, в чем-то мелкоэлитарном: не столько для мажоров, сколько для отличников… — Он подцепил, не глядя, пивную бутылку за горлышко, глотнул. — Причем Влад — он даже особенным честолюбцем не был… То есть был, конечно, и честолюбивым, и самоуверенным, но при этом совершенно без понтов, не в ущерб общительности и обаянию. Было в нем крайне не частое сочетание интеллигентности с непосредственностью, начитанности с предприимчивостью. Времена-то стояли, если помнишь, жутенькие, нищие, я вообще без копейки ходил, а он уже тогда, лет в семнадцать-восемнадцать, деньги делать умел. Поил меня вечно. Причем я ему даже не завидовал — бывают же люди, которым завидовать невозможно. Я ему не завидовал — я им восхищался: мне казалось, у него по сравнению со мной совсем другой удельный вес, казалось, он как пенопласт, никогда не потонет. Подкупала его легкость в отношении к тем же бабкам: сегодня нет, завтра будут. И ведь действительно появлялись! Те, у кого с деньгами взаимная любовь, обычно, знаешь, прижимистые, спесивые, себе на уме, а Влад — ни фига… Не скрывал ни черта, смешным не боялся показаться, поплакаться мог и даже любил — с девицами у него вечно какие-то парки страшные были, я, помню, его за бутылкой утешал. Мне казалось, это он со мной одним так откровенен…
Когда пламя притихло, Кирилл накрыл хромированной решеткой полую полусферу на растопыренных марсианских ножках, сборный портативный ад. Хорошая все-таки штука — большая лоджия: и дачи не надо. У Оксаны дача есть, но там вечно родители… Он снова приложился к пиву:
— Лет так пять я его чуть не за лучшего друга держал. Я же тогда не то, что сейчас… Это теперь я мрачный недоверчивый мизантроп, а в те времена был существом наивным, идеалистическим, хоть и слушал «Гражданскую оборону». Впрочем, «Гражданскую оборону» слушали в основном как раз наивные идеалисты… Короче, когда Влад у меня в долг попросил, я дал не задумываясь. Даже учитывая, что это были все мои деньги. Даже не мои!.. Там понимаешь, как вышло: отец умер, мать после этого два раза в больницу с сердцем клали, а сестра только что родила. И денег не было абсолютно, ни у кого. И мы тогда решили дедову дачу продать. И я один всем занимался, больше некому было. А дом у деда в Гавердове большой был, усадьба целая, десять лет он его строил — и хотя в те времена (девяносто пятый, что ли, год) недвижимость у нас в области, если ты помнишь, не стоила ничего, удалось его на удивление удачно загнать: во всяком случае для нас это были бабки почти нереальные… И тут прибегает Влад: слушай, срочно надо, край. Какая-то там у него очередная купля-продажа, все на мази, но задерживают перевод, а надо расплачиваться, иначе хана. Иначе реальные проблемы — при другом бы раскладе, мол, никогда бы не стал просить. Но дело-то верное, засада только во времени, буквально в одном-двух днях… Страшно убедителен — как он умеет, — глаза честнейшие, божится, что через неделю, дней через десять максимум, причем с процентами… «Ты что, меня — меня! — не знаешь?.. Я же ж в курсе твоей ситуации — да неужели же ж у меня хватить свинства?! Даже если вдруг кинут меня (хотя не кинут, сто пудов, уверен — но даже если, вдруг!) — костьми лягу, себя, родных в рабство продам…» Расписку предлагает. Ну, какие расписки между лучшими-то друзьями… И понятно, что не ради процентов я ему эти бабки дал…
Кирилл провел ладонью над барбекюшницей, отдувающейся органическим жаром, горьким сивым дымком, что мигом растворялся в небе — то ли еще голубом, то ли уже сиреневом. Тут, на последнем, двенадцатом, этаже неба было вдоволь. Лиловатые облака багровели понизу, калясь на своей, уже не видимой жаровне. Пойма Павловки из обширного куска комковатого зеленого ворса превращалась в темный провал, за нею множились разноцветные вздрагивающие огни центра. Левее, где кремль, прожектора нарисовали крошечную колокольню. Далеко-далеко, на краю горизонта и пределе зрения, невольно заставляя дивиться размерам родного города, мигал газовый факел нефтеперерабатывающего завода.
— …И вот проходит неделя. И десять дней. И до Влада не дозвониться. А в его контору охрана не пропускает. А дома никто дверь не открывает. Причем я вижу: изнутри в замке ключ торчит и слышу, что телек или радио играет. Звоню — не открывают. Я полчаса беспрерывно бомбил, пока соседи пэпсов не вызвали… — Он сам себе покачал головой. — Бывшую его девицу вызвонил — отрезала, что ничего не знает и знать не хочет… В какой-то момент я совершенно серьезно подозревал, что он на дне Оки в бетонных тапочках — опять же, какие времена. Уж точно в это мне было легче поверить, чем в то, что он — он! — и в самом деле, вот так вот, абсолютно внаглую… Нет, ни фига, от общих знакомых узнаю, что жив, здоров, не бедствует, только по поводу очередной девки очень парится… С полгода, нет, больше я с ним хоть поговорить пытался — а он от меня бегал. В том числе буквально: курят с приятелями на стоянке, гогочут, он меня приближающегося видит — прыг в свою «ласточку» и по газам… Короче, тогда-то я все понял про оборотную сторону непосредственности, цену небрежности в отношении денег, а также причину непотопляемости… — Он хмыкнул, нашаривая донышком бутылки плиточный пол. — Понимаешь, что меня добило? Не то, что данный конкретный человек оказался сволочью (мало ли на свете сволочей), а несостоятельность собственных представлений о разнице между сволочью и приличным человеком. Ведь предыдущие пять лет он вовсе не притворялся — он был тем самым интеллигентным, остроумным, бескорыстным Владом! Просто некоторые вещи, которые я привык считать абсолютными, для него, как выяснилось, были очень даже относительными…
— И что ты делал? — спросила Оксана, хлебнув пива из его бутылки.
— А что я мог сделать? — пожал Кирилл плечами. — Бандитов нанять?..
Он до сих пор прекрасно помнил собственное изумление полным на поверку своим бессилием. Нет, возможно, конечно, будь он — не он… Но единственное, что мог сделать ОН, — это забыть, точнее, выкинуть эту историю из головы. И ведь до сих пор Кирилл и впрямь ее не вспоминал — тем более никому не рассказывал. А вот сегодня вдруг… Он снова проинспектировал ладонью температуру пекла.
— Самое время… — констатировал авторитетно, отодвинулся вместе со скрежетнувшим по полу стулом, пропуская Оксану с кастрюлей, и стал смотреть, как она, засучив рукава, ловко выкладывает на решетку мокрые, пахучие куски говядины, тылом запястья отводит с лица упавшую прядь. Она быстро глянула на него, и Кирилл успел заметить в ее глазах ало-оранжевые блики.
