И еще он хотел иметь под рукой хотя бы одного заклинателя.
Благодаря имеющимся у него талисманам (несмотря на всю неприязнь к такого рода
вещам, появившуюся со времени его увечья) и тому, что успел сделать Дрейфитт —
бедняга Дрейфитт, — король был уверен, что драконы не смогут проникнуть во
дворец с помощью волшебства. Сейчас его уверенность поколебалась. Способность
Темного Коня появляться и исчезать по своему желанию его не беспокоила. Но
Сумрак… волшебник с тысячелетним опытом. Его беспокоило то, что лазутчик
Серебряного Дракона работал под самым его носом; наверняка Кворин не раз
связывался со своим хозяином. А стоит появиться хоть одной прорехе в колдовских
укреплениях Талака…
— Ваше Величество! — В дверях появился стражник, ожидая
позволения войти.
— В чем дело? — «Что еще стряслось?»
— Дракон просит впустить его в город!
— Дракон? — Как они его не заметили? Наверняка посланник
Серебряного Дракона с требованиями о капитуляции. Убить его… нет. Лучше
отправить назад с посланием. — Передай этой рептилии, что его хозяину не
владеть Талаком! Пусть передаст Серебряному, что мы вывесим его голову на
городской стене рядом с нашими знаменами, когда разобьем его орды!
— Мой повелитель…
Король понимал, насколько высокопарна его речь, но ему было
не до того. Наглость врага разозлила его.
— Ты меня слышал? Ступай!
Стражник склонил голову, но не двинулся с места. Он хотел
что-то добавить, невзирая даже на гнев короля. Меликард кивнул головой.
— Дракон появился не у северных ворот, мой господин, и он не
из Серебряного клана.
— Откуда он?
— Он утверждает, что прискакал с юга.
— Из леса Дагора?
— Так он сказал.
Меликард не знал, радоваться или огорчаться.
Похоже, Зеленый Дракон прислал посланника. В прошлом Талак и
повелитель Дагора враждовали; так кто же к нему пожаловал — союзник или еще
один враг?
Проверить это можно было лишь одним способом.
Глава 21
Эрини была напугана, хотя и старалась не выдавать страха.
Пугало многое, но более всего — странное поведение ее похитителя.
Хотя Сумрак утверждал, что его рассудок в полном порядке,
Эрини очень сомневалась в этом. Ей казалось, что волшебника бросает из одной
крайности в другую. Почти добившись своей цели, Сумрак все больше предавался
воспоминаниям о прошлой неудаче и хотел поделиться ими с Эрини, словно пытаясь
очистить свою память от подобного груза.
— Когда люди вернулись на эту землю, — дружелюбно
рассказывал Сумрак, — и поселились здесь, склонившись на время перед волей
первых Королей-Драконов, я был среди них. Слабовольные! Их предки уступили
этому миру, приняв его магию взамен собственной! Но некоторые из них творили
чудеса с помощью этой магии, и от них я научился многому из того, что раньше не
решался использовать, боясь потерять себя, подобно многим другим.
Скованная его заклинаниями, Эрини плохо понимала смысл
речей. Он разговаривал скорее сам с собой, чем с ней. Эрини не возражала — ведь
это отдаляло участь, уготованную ей Сумраком.
— В те дни я сменил много имен и обличий, учась всему, чему
только мог. Несколько раз я продлевал срок своей жизни. Но однажды я понял, что
волшебство обманет меня. Я умру, и последний враад уйдет навсегда из этого мира
— мира, который принадлежит нам по праву. — Он холодно улыбнулся. — Уцелел не
только я — уцелели и другие, но они позволили этому миру одержать победу над
собой и стали не враадами, а…
Сумрак поднялся, прервав историю на полуслове и, похоже, не
обратив на это внимания. Уже не первый раз ход его мыслей вдруг резко менялся.
Волшебник протянул руку, и голубой шарик, плавающий над ними, засветился ярче.
Эрини увидела обитель Сумрака, перед тем погруженную во мрак, и ее охватил
благоговейный страх.
Ей не приходилось видеть тронный зал Дракона-Императора, и
она не могла оценить его удивительного сходства с обиталищем Сумрака. Огромные
изваяния давно умерших или исчезнувших людей и других существ стояли вдоль
стен. Некоторые из них выглядели такими живыми, что принцесса отводила взгляд,
боясь, что они посмотрят на нее в ответ. Эрини не была пуглива, но даже своим
скромным магическим чутьем она ощущала присутствие холодного разума внутри
каждого изваяния. Эти статуи были живые, хотя и не в том смысле, который
вкладывают в это слово люди. Они чем-то напоминали ей Темного Коня, как ни
противно было ей такое сравнение.
— Как вам нравится моя обитель, принцесса? Эти чешуйчатые
негодяи ограбили ее, но смотрится все равно неплохо, правда? Здесь я придумывал
свои заклинания, хранил записи и некоторые… сувениры. Таков обычай враадов. И
хотя я живу и творю волшебство среди людей, но именно здесь, в этом месте, я
впервые пришел к своему замыслу. Именно здесь я ступил на путь к бессмертию и
истинной силе, о которой не могли мечтать даже враады!
Не переставая говорить, Сумрак достал из глубин плаща
невзрачный треножник. Судя по тому, как осторожно волшебник с ним обращался,
треножник был не простой. Эрини с бессильной яростью смотрела, как Сумрак
осторожно устанавливает его у ее ног.
— Сама мысль пришла ко мне давно, но осуществить ее мне
долго не удавалось. Я боялся, что все кончено. Чтобы понять, что мне нужно,
пришлось пожертвовать собой, позволить этому миру изменить меня — я об этом уже
говорил? — Сумрак неуверенно взглянул на принцессу. В его голосе чувствовался
отзвук страха, словно он наконец понял, что с его рассудком не все в порядке.
Пока он раздумывал над собственным вопросом, Эрини
продолжала свою безнадежную борьбу. Чары Сумрака сковали ее тело, но не ум — ее
рассудок был нужен волшебнику свободным и податливым.
Эрини попыталась извлечь из этого выгоду, собирая все силы,
которые только могла в себе найти, чтобы мысленно позвать на помощь. Она
надеялась, что Темный Конь услышит ее. Слабая, почти ничтожная надежда, но
большего у нее не было. Принцессе недоставало сил и умения, чтобы освободиться
от пут многоопытного волшебника.
— Это даже не причинит вам вреда — большого вреда, я хотел
сказать. — Сумрак внезапно подошел на расстояние вытянутой руки. Она попыталась
закрыть глаза, но не сумела даже этого. Ей пришлось заглянуть в его мерцающие,
кажущиеся многогранными зрачки. Говорят, что глаза — зеркало души, но глаза
Сумрака были скорей изнанкой души, чем ее отражением.
Он уже не был человеком — наверное, с тех самых времен,
когда им овладело неотвязное стремление к бессмертию и всевластию.
