У Талдыкина тоже сложилась в последнее время его, и только его, личная роль. Роль человека немного постороннего, при котором все же стыдно выставлять чувства напоказ и необходимо держаться на уровне. А теперь, без Юрасика, особенно страшно меж нас четверых, чересчур «своих», сказывалось отсутствие Никиты. И пустоту эту можно было почтить только глубоким молчанием. Так часто случается и на похоронах, когда близкие родственники приходят с кладбища, и закончились поминки, и в доме нет никого чужих, и опускаются руки, потому что только теперь, после всех хлопот, становится ясно – одного не хватает и навсегда.
В этот вечер и вышли у нас такие вот семейные посиделки над покойником. Мы не говорили о полицейских делах, забыт оказался и Юрасик с его странным затворничеством. Обсуждали только какие-то почти унесенные из памяти происшествия из другого, прежнего времени, словно листали альбом с фотографиями, старинный и пыльный, лишь бы чем себя занять. Ливадин все время поминал Никиту, какие-то деловые казусы из его карьеры, что протекали на Тошкиных глазах, и я слушал внимательно, хотя никогда не интересовался этой стороной жизни моего Ники.
И разошлись мы на удивление рано, хотя как раз по вечерам старались держаться вместе, чтобы не тяготила нас темнота. Олеся сказала только, что постучит еще раз к Юрасику, а Тошка ответил: нет, не надо, захочет, выйдет сам, – но она стояла на своем, вдруг несчастный случай. И Ливадин не выдержал, психанул. И черт бы с ним, с этим Талдыкиным! Хоть бы и несчастный случай, всем будет проще и легче.
– Да что ты, Тоша? Хватит нам уж смертей, – заметил я Ливадину.
А он только огрызнулся сквозь зубы, пусть, мол, все делают, что хотят, и если угодно, ради бога, расцелуются с этим Юрасиком, а с него довольно, он не мальчик.
Я ушел к себе на первый этаж. Такая стояла в моем номере тишина и прохлада, и еще мягкая темнота, как в монашеской келье, что не стал я нарушать это очарование едва ли не средневековой тайны, разделся и лег в кровать, так ни разу и не включив свет. Я уснул.
Меня разбудил стук (вы не поверите!) в балконную дверь. Не стук даже, а отвратительный скрежет металла по стеклу, как визг бормашины и несмазанной амбарной двери вместе взятые. Сон с меня словно рукой сняло, еще бы – при таких-то бесчеловечных для психики звуках! Как был в трусах, я доковылял на нетвердых ногах к двери и только увидел в неверном отраженном свете убывающей на закат луны плотный размазанный силуэт. Бред, конечно, но мне померещилось, что призрак Никиты вдруг ожил и явился по мою душу, требуя свое. И чтобы отогнать его безвозвратно, я наскоро перекрестился, зажмурил глаза, а после отпер замок, даже не спросив, кто, собственно, ломится ко мне посреди ночи. Хотя время, кажется, было не очень позднее, немногим больше полуночи.
– Это я, – ответил мне на незаданный вопрос хриплый, сдавленный голос, опознать который я вот так сразу не смог.
– Ладно, заходи. – Я приоткрыл призраку дверь. Что ж, поиграем в таинственность.
Когда гость уже оказался в комнате, я только тогда сообразил – передо мной Юрасик собственной персоной. Наверное, созрел для откровений. Я ничего не имел против помощи ближнему своему, даже такому отсталому парню, как Талдыкин, только время не показалось мне подходящим. А ему, Юрасику, видимо, наоборот. Почему-то именно ночная половина суток заставляет человека плевать на удобства других и часами выливать на них свои душевные помои. Но прогнать Талдыкина у меня, честно говоря, не хватило сил. Да и любопытство сыграло здесь не последнюю роль.
– Погоди, включу свет, – сказал я Юрасику, машинально шаря по стене в поисках регулятора освещения.
Меня тут же ухватила за плечо цепкая ручища, и в ухе зашипел просительно голос:
– Не надо, а то увидят, – и в голосе этом без затей прозвучал натуральный испуг.
– Не надо так не надо, – миролюбиво согласился я. – Только что же нам в темноте сидеть? Хочешь, я задерну плотные шторы и дверь приоткрою в ванную комнату. Пусть оттуда свет идет.
При слове «ванная комната» рука Талдыкина вцепилась в меня, как кузнечные клещи, а сам он чуть ли не захлебнулся страхом:
– Зачем ванная? Не надо никаких ванн. Ой-ой!
Это было странно совсем. Но я не стал пытать человека в расстроенных чувствах. А только усадил Юрасика на свою кровать, сам же сел рядом на стуле.
– Может, выпить хочешь, Юрий Петрович? – на всякий случай предложил я. – Но учти, ничего особенного у меня нет. Из мини-бара – мини-бутылочки.
– Я сейчас не пью, – ответил Талдыкин. И надо ли объяснять, какой неожиданностью явился для меня подобный его ответ.
– Не пьешь – и хорошо. Молодец. А я выпью, пожалуй. – Раз уж меня подняли с кровати на неизвестно сколько времени, чего же сидеть просто так. Тем более по опыту я знал: чужие излияния куда легче воспринимать в компании с бутылкой. И я взял пива в жестяной банке.
Юрасик сидел молча в полной темноте, будто прислушивался, как я открываю холодильник, потом откупориваю банку, как делаю глоток и еще один. И когда мне все уже надоело до зеленых чертей, и я решил: сейчас же решительно отправлю Талдыкина спать, – он заговорил, без предисловий и не очень понятно о чем:
– Мне, Алексей Львович, знаешь ли, позвонили. Вот сегодня днем, – и замолчал опять.
– Позвонили, это хорошо. А по поводу? – Я зевнул и еще хлебнул из банки.
– Как же? Помнишь, ты просил? Узнать, зачем мне привесили хвост, – ответил Юрасик с некоторой обидой, словно он маленький ребенок.
А я вправду позабыл. Из-за Наташи, из-за этого проклятого ожерелья, из-за давешней выходки самого Талдыкина. Но зато многое мне в единый момент стало вдруг ясно. Солнце, как говорится, вышло из затмения. Очевидно, сведения, полученные Юрасиком из его крутых источников, в сравненье с коими отдыхал Бухарин, и привели его в совершеннейшее расстройство.
– Так ты не тяни, выкладывай, раз пришел, – заговорил я строго. В подобных ситуациях иначе нельзя, если не хочешь затянуть игры до бесконечности.
– Помнишь, Лексей Львович, как звали бедную девочку? – ни к селу ни к городу выпалил Талдыкин и закашлялся, так ему сдавило горло.
– Какую еще бедную девочку? – спросонья я тупо соображал. Вдобавок и пиво, конечно.
– Какую? Да Вику же! – занервничал Юрасик. Я это понял по тому, как заходила под ним ходуном отчаянно моя кровать.
– Как звали? Полностью: Виктория Юрьевна Чумаченко, – сказал я довольно равнодушно, хотя и напрягся изнутри. Сейчас как выяснится, что ее наследственная фамилия Чикатило или еще какая убийственная подробность!
– Вот именно. Юрьевна! Фамилию-то я, козел старый, и позабыл давно, – прошептал скорбно Талдыкин. А мне внезапно померещилось, что наш доморощенный бонвиван и «мэн крутой» Юрасик вот-вот заплачет.
– Ну и что? – не понял я. Нарочно спокойно так спросил, чтобы не вышло неудобно.
