– Леха, мне надо с тобой поговорить, – вдруг сказал мне Тошка, одновременно протягивая вкусно пахнущий хрустальный стакан, налитый на одну треть. Так здесь подавали.
С моих уст уже готово было сорваться: «О чем речь, конечно!», как я неожиданно вспомнил одну любопытную деталь. Это же говорил мне и кто? Тошка Ливадин. Да мы с ним, наверное, не общались в таком ключе уже целую вечность. То есть я имею в виду, разговаривали мы меж собой постоянно, да и как иначе на отдыхе. Именно к Тошке я пошел, чтобы сообщить о проступке Олеси, именно с ним мы сто раз перетирали, что задумал против нас инспектор Дуэро, и ломали головы до абсурдных версий, кто убил нашего Нику. И все же сейчас акценты были не те. Его «мне надо с тобой поговорить» слишком тяжело повисло в воздухе. Ливадин желал обсудить со мной что-то сугубо личное, а такого давно не случалось на моей памяти, разве что в тот день, когда он беспомощно спросил меня: правда ли Ника хотел отобрать его Наташу? И то вопросом и ответом дело, собственно, и ограничилось. Я уже говорил и не раз, что во многих отношениях Ливадин был для своих друзей закрытой территорией. Не то чтобы я не знал, что творится в запретной зоне, знал и еще как, можете мне поверить. А просто недопустимо было без Тошкиного разрешения соваться туда на расстояние полета стрелы. А разрешение, как вы понимаете, никому не выдавалось. И вот ему нужно было со мной поговорить. Чрезвычайная ситуация, но я сделал вид, будто ничего выдающегося не произошло.
Тошка сказал мне пару необязательных фраз, я ответил. Таким, как Ливадин, обычно трудно сразу перейти к делу, поскольку настоящая откровенность им непривычна. Но все же он наконец заговорил о главном, и, надо признаться, слова его сильно меня смутили.
– Послушай, Леха, что я тебе скажу. Только, чур, ничего не передавай Наташе. Не стоит пугать ее прежде времени.
– А что случилось? – не понял я. Находясь в данный момент мысленно в будущем, я не очень представлял, что еще худшего может произойти в настоящем. Да и произошло ли?
– Пока ничего, – как бы успокоил меня Ливадин. – Но если бы ты вдруг узнал обо мне что-то сомнительное? Узнал бы из чужих уст и с чужих слов? Ты помог бы мне объяснить все, как должно, инспектору или прокурору или я не знаю, кому еще?
Все сомнительное я и так знал без него. И все, что надо, давно сообщил Фиделю, поэтому Тошкины намеки сильно запоздали. Но вслух я произнес:
– Конечно. Но может, ты объяснишь сначала мне, в чем именно дело?
– Не объясню. Но знай, я вызвал сюда Анохина, – несколько взволнованно сказал Ливадин.
Стало быть, Тошка почуял в воздухе нечто, раз решился плюнуть на прежние опасения и увидел необходимость разжиться надежным адвокатом. Что же, пусть будет и адвокат. Это как раз кстати, это как раз добавит последний штрих в картину.
– Анохин прилетит самое позднее послезавтра. Но я не затем тебя отозвал, – тихо произнес, несколько наклоняясь в мою сторону, Антон (надо думать, что не затем, или я совсем ничего не понимаю). – Леха, скажи, только не лукавь. По-твоему, что я за человек?
Вот-те, нате! И в юные-то годы, на заре нашей дружбы, никогда Тошка не задавал мне, да и никому вообще, подобных вопросов. Впрочем, раздумывать мне было некогда.
– Хороший человек, – твердо ответил я. Это вообще-то было правдой.
– Да я не об этом, хороший или плохой. Где тут вообще мера и может ли она быть? Кто лучше, кто хуже и кому об этом решать?..
– Хочешь спросить меня, как далеко мой друг Антон Ливадин способен зайти по пути греха? – Я старался, чтобы прозвучало, как в дешевом анекдоте, потому что Тошка именно это и имел в виду, а я не желал ему отвечать прямо. – Вряд ли дальше, чем я сам.
– И я так думаю. И хорошо, Леха, что ты тоже так думаешь. Но, как бы ни было, помни, что я тебе сказал. Если услышишь обо мне какую-нибудь пакость или если со мной что случится…
– А что с тобой может случиться? – У меня выбора не было, как только проявить интерес по поводу вещи, мне не интересной совершенно. Но сейчас мне представлялся удобный случай, чтобы исполнить другую свою миссию: – По-моему, ты не в духе и, по-моему, я знаю отчего. Ты злишься на Талдыкина из-за его вчерашней выходки. Но не кажется ли тебе, это несколько не наше дело, куда пошел Юрасик, и с чем он пошел, и зачем?
– Это тебе так кажется. А мне – совсем наоборот. Впрочем, не обижайся, Леха, мои отношения с Талдыкиным, действительно, не твое дело, – сурово отрезал Ливадин.
Вот и поговорили, называется. С Антоном всегда так. Мертвая зона, и посторонним вход запрещен. Однако сильно же его замучили подозрения, раз уж решился он подступить ко мне со своими бедами. Тошка умом обделен никогда не был и предчувствиями, видимо, тоже. Только запоздали они, твои предчувствия, друг мой Антон, мнительный человек, и не в футляре даже, а в железобетонном непрошибаемом коробе, что словно радиоактивный гроб. Как же легко тебя уловить и как же просто заставить идти в поводу. Именно потому, что свою клетку ты создал себе сам, и никто тебе не захочет протянуть руку, чтобы из нее выбраться. Ты не сможешь положиться даже на свою жену, на Наташу, потому что, как бы ты ни любил, как бы ни мучился, но и ее ты тоже не впускал к себе. Ты понятия не имеешь, дорогой, что такое – даже малая кроха настоящей свободы!
– Как это, я не имею понятия? – вдруг раздался рядом со мной голос Ливадина.
Я, кретин этакий, стало быть, от задумчивости произнес последнюю часть своих мыслей вслух. Ох, как нехорошо!
– Я имею в виду, ты слишком страдаешь от бед, которые еще даже не произошли. Мы в приятной поездке, пьем превосходную мадеру, – я поднял в его честь еще не до конца пустой стакан, – а ты переживаешь из-за адвоката, который не прилетел, ради несчастий, которые на твою голову еще не обрушились. Ты упорно не желаешь думать о хорошем, и мне не даешь.
– По-моему, ты не желаешь меня понимать, вот что я думаю, – угрюмо ответил Ливадин.
– А что же я могу понять, если ты спрятался за своими тайнами, как военная база за ядерным частоколом? Что я стану думать, коли произойдет нечто, из-за чего я услышу, что ты сделал что-то? Не кажется ли это слишком сложным для нормального человека? Я не способен воспринимать твои сентенции всерьез.
Я нисколько не опасался, что мое легкомысленное отношение к Тошкиным откровениям вызовет признание с его стороны. Этого просто не могло быть. Да и не нужны мне его откровения, ни в коем случае. Я понимал о себе, что поступаю сейчас жестоко, но признаюсь вам, я готов был это пережить. Тем более что собирался поступить с Тошкой не в пример более сурово.
Ливадин то ли с досады на меня, то ли на себя самого и на неудавшийся разговор поставил свой стакан, из которого не отпил ни капли, и бросил мне уже на ходу:
– Ладно, проехали. И вообще, пошли отсюда.
И минут через десять мы в полном составе покинули дегустационные залы. Домой ехали в состоянии некоторого возбуждения, теперь Талдыкин устроился рядом со мной, Тошка отказался сажать его вперед, чтобы не дышал алкогольными парами. Юрасик все трещал без умолку, как купит целую бочку наилучшей мадеры и отправит домой, в Москву, и неделю без отдыха станет поить всех близких и неблизких знакомых. Лез ко мне целоваться и обещал, что вторую такую же бочку пришлет мне, и вообще его дом отныне мой дом. Я саданул его под ребра, чтоб он не расходился слишком, и Талдыкин заткнул свой любвеобильный фонтан, начал вполголоса напевать сомнительной пристойности песню, а скоро и вовсе задремал. Зато теперь прорвало Наташу. Соберите несколько людей вокруг электрического стула, захлопните дверь и оставьте их в одиночестве. И вы скоро увидите, как они начнут говорить, не переставая, даже если сказать нечего, но лишь бы не было рядом тишины. Это был эффект того же порядка. О чем и куда понесло Наташу, не имело значения, какой-то пляжный магазин, и подарки подружкам, которые надо купить, и что это свинство – по всей дороге ни одного фаст-фуда, а ей срочно захотелось гамбургер. И все прочая лабуда в таком же роде. Я ей даже отвечал, что завтра непременно за компанию схожу с Наташей в тот дурацкий магазин, что гамбургер мы сейчас раздобудем в городе, только к чему ей эта дрянь, что подружкам лучше купить что-нибудь в зоне свободной торговли на обратном пути. В общем, меня тоже понесло. И я не стал осаживать себя. Зачем? Хочу – болтаю чушь, захочу – сам и заткнусь. Сейчас мне желалось говорить.
