Я обещал. Я любил ее. Эту любовь она в конечном счете забраковала.
— Это не ты, — тихо отвечаю я. — Тебя здесь нет. Ты мертва.
Я категорически отказываюсь повернуть голову даже на дюйм, я не хочу слышать ее голос, видеть ее неправдоподобное лицо.
— Стань реальным, — говорит она.
— Это я, — замечаю я, подавленный, и уступаю невозможному, — я просто прочитал слишком много книг, посмотрел слишком много фильмов или это из-за плохого пищеварения. Лепешки в гриле сегодня вечером, у них был странный вкус, правда?
— Я не могу знать, — сказала Кэй. — Есть одно преимущество в том, чтобы быть мертвой, — еда больше не имеет значения.
— Я ненавижу быть мертвым, — отвечаю я, и, конечно же, слабый след улыбки проходит по моим тонким губам. — Еда — это хорошо, еда — это прекрасно. Вероятно, поэтому с тех пор я так сильно набрал в весе.
— Ты совсем не изменился, — уверяет она.
И тогда я наконец поворачиваюсь.
Это она, неизменившаяся, вечная, такая же, какой всегда была в моих снах, пока ее образ не начал медленно блекнуть и годы не стали забирать мои серые клетки.
— Ты ни капельки не изменился.
Она вытягивает палец к моему лицу и дотрагивается до щеки. Это прикосновение холодно, как лед.
— Ты теплый, — сказала Кэй. Или это на самом деле был призрак Кэй?
— В этом всегда была фишка, — сказал я. — Помнишь? Я был больше, чем просто любовник. Еще я мог согреть ее в постели.
Ее рука отдернулась и упала. Она вздохнула. Ее глаза были все такими же глубокими и печальными. И живыми.
— Ты убил меня, — констатировала она. Снова.
— Я знаю.
— Ты убивал меня, думаю, дюжину раз. Как минимум.
У меня не было возражений. Она продолжала:
— И если убить меня не было достаточным, ты хотел снова и снова убивать меня в своих рассказах, своих книгах. Я была просто куском мяса, телом, вещью, с которой ты праздно играл, в которую воткнул нож. Как ты мог быть таким жестоким, Конрад?
— Попытайся понять меня, — взмолился я. — Это был способ оставить тебя в живых. Ебаный парадокс. Конечно, ты единственная из всех людей, которая могла бы это понять.
— Нет. Ты был резок, и жалок, и жесток, и бесчувствен…
— Пусть так и будет, — перебил я ее. — Думаешь, что сейчас самое время снова спорить, как мы часто спорили по телефону после того, как ты стала свободна и вернулась к своему мужу?
— Нет, — согласилась она. Я был удивлен.
Звуки близкого моря, плещущегося на покинутом пляже, замерли и затихли, оставшись только тихим фоном к нашей бессмысленной беседе.
— Так для чего ты вернулась? — спросил я ее. — Чтобы преследовать меня?
Она просто стояла там, в сердцевине ночной тишины. По вертикальным формам я мог только догадываться, что за ее спиной находятся деревья, заслоняющие пляж, как тонкие, дремлющие гиганты. Ее смазанный силуэт слабо выделялся во тьме неба цвета слоновой кости.
— Нет необходимости преследовать меня, Кэй, — продолжал я. — Нет нужды представать передо мной для этого. Ты отвергла меня и этим навсегда лишила покоя. Ты преследуешь меня каждую чертову ночь, каждый чертов день, и нет ни минуты, когда хотя бы бессознательно я не вспоминаю о твоем отсутствии, о глубине этого «нет тебя».
Она снова ничего не ответила. Сфинкс.
Я был абсолютно одинок и все еще сидел там, на голубом лежаке на террасе номера, одетый только в пару вылинявших зеленых шорт.
— Поговори со мной, Кэй.
— Да?
— Для чего ты пришла? Сегодня, сейчас и всегда?
Казалось, что теперь она была растеряна.
— Я не знаю, — это все, что она могла сказать.
— У тебя было почти десять лет, ты знаешь. На самом деле у нас скоро будет годовщина. Август, помнишь?
Она опустила глаза. Ночной ветер растрепал ее волосы.
— В том отеле, — продолжал я, — в тот четверг в августе. Я снял тебя в Кэмден Таун, напротив кинотеатра, которого больше нет. Ты говорила мне, что надеялась, что я не приду, и ты будешь до крайности зла на меня, и в то же время ждала, что я приду, и тогда мы официально станем любовниками в незаконном таинстве плоти. Я все еще помню этот первый раз. Как я могу его когда-нибудь забыть…
Моя очередь вздохнуть и почувствовать на своих плечах груз прошедших лет, изнуренно давящих на сердце. Все снова навалилось. Каждое объятие, каждое слово, каждый скребок невообразимой боли. Я пытался сдержать слезы.
— Так какого черта ты здесь? — спросил я ее, повышая голос, забыв, что это может разбудить мою жену, которая спит за закрытыми дверьми террасы, или весь этот проклятый курорт.
— Я просто должна была прийти, — в конце концов произнесла она.
— Печальный случай преследования, — заметил я.
— Да, — согласилась она. — У меня не слишком хорошо получается, правда?
— Нет, — ответил я. — Может, это требует тренировки.
— Но ты был ответственен за мою смерть, снова и снова, раз за разом, Конрад, и как я могу тебе это простить? Как я могу? — возразила она.
— Я знаю, — с тяжелым сердцем согласился я.
И я знал, что как бы ни было прозаично ее теперешнее призрачное присутствие, в эту самую минуту преследование только началось, в эту самую ночь ее привидение снова неминуемо выпустит на волю водопады моей жизни, и боль будет расти и становиться сильнее, резче, и лишит меня сна на каждую божью ночь на все последующие годы. Если я проживу так долго.
— Ну так, — сказал я, — что дальше?
Она приподняла бровь. Ее холодная рука дотронулась до моего плеча. И я непроизвольно вздрогнул.
— Трахнемся в последний раз? — спросила она.
— Трахнемся как в милость.
— Называй это так, — согласилась она.
— Ты хотела позволить мне сделать это в ту ночь, — сказал я. — Но я ушел и предал тебя первым, так что мне не досталось и этого.
— Может быть, — сказал призрак Кэй.
Меня переполняла тоска. И нахлынувшая нежность.
Ее рука прикоснулась к моей.
— Идем, — сказала она и повела меня к пляжу.
И вот он я. Около четырех утра, на пляже, в Карибах, следую за женщиной, которой больше не существует. Я знаю, что мне это не снится. Никакого шанса. Но разве сумасшедшие не доказывают каждый раз, что они нормальны, и именно это является доказательством их сумасшествия? Это не Кэй — и это Кэй. Я мысленно балансирую, отторгая это и безумно пытаюсь принять.
