— Боже правый… Вы утверждаете, что ее направлял молодой Данвер? — взорвался Балларат.
— Нет. — На этот раз Питт говорил искренне. — Я не вижу для этого причин. Ведь он тоже служит в Министерстве иностранных дел.
— Неизвестный предатель? — У Балларата отвисла челюсть. С сигары сыпались маленькие колечки пепла, однако он этого не замечал.
— Может быть.
— Хорошо! Хорошо! — Балларат повысил голос. — Выясните, кто она такая! Речь может идти о безопасности империи. Но если вы дорожите своим местом, действуйте незаметно. Если наломаете дров, я не стану вас защищать, да и не смогу. Вы меня поняли?
— Понял. Благодарю вас, сэр, — ответил Питт, не скрывая сарказма. Впервые за много лет он назвал Балларата сэром; до сих пор ему удавалось избегать этого, при этом не выглядеть откровенно грубым.
— Не за что, Питт, — оскалился Балларат. — Не за что!
Томас вышел из полицейского участка на Боу-стрит и окунулся в туман, густой, как гороховый суп; он злился, но настроение у него было решительным. У него есть Шарлотта, и на ее суждения можно вполне полагаться. Питт был вынужден признать: он доволен, что жена сумела получить приглашение от Данверов и Йорков. По меньшей мере, Шарлотта составит мнение о характере Вероники Йорк, а также о том, как женщина восприняла смерть мужа: как трагедию или как шанс стать свободной и выйти замуж за Джулиана Данвера. Если справедливо второе предположение, значит, Вероника превосходно владеет собой и способна ждать целых три года, ничем себя не выдав. Или на этом настоял Джулиан, чтобы не погубить свою карьеру? Впрочем, неважно. Все равно это очень странно — за прошедшее время не было ни одного неосторожного поступка, ни одной попытки потворствовать своим желаниям. Особенно если Вероника и женщина, надевавшая пурпурное платье на все свои тайные свидания, — это одно и то же лицо. А возможно, надевает и теперь — именно это и помогло ей скрасить долгое ожидание…
Туман на Стрэнде был таким густым, что скрывал тротуар на противоположной стороне улицы. Он висел над землей, плотный и желтовато-серый, вобравший в себя дым от тысяч печных труб и сырость, поднимавшуюся от широких колец реки, которая прорезала пригороды и несла свои воды мимо Челси, здания парламента, набережной Виктории, Вапинга и Лаймхауса к порту, Гринвичу, арсеналу и дальше, к самой дельте.
Если, как рассказывала Далси, Пурпурная одевалась элегантно, то явно не для того, чтобы просто бродить по лестнице посреди ночи. Она появлялась где-то на публике. Это была личина, «второе я» дамы, которую знали в высшем свете. А может, женщина была куртизанкой, в обществе которой ни Йорки, ни Данверы не показывались даже своим друзьям. Но где же она встречалась с любовниками?
Питт стоял у края тротуара и смотрел на медленно проплывавшие мимо экипажи и повозки; они внезапно появлялись из желтого тумана и так же внезапно исчезали в нем. Лошади казались лишь смутными тенями, а все звуки были приглушены. Дорога стала скользкой, и навоза на ней накопилось больше обычного. В такую погоду дворники чаще попадали под колеса и даже погибали. На Пиккадилли был одноногий дворник, потерявший ногу именно таким образом.
Питт знал, что подобные свидания можно устроить в гостиницах, ресторанах и театрах — там джентльмен, встретивший знакомого, имеет возможность проявить такт и не заметить его, а также впоследствии не упоминать о встрече. Подобные места были разбросаны по модным районам Лондона — на улице Хеймаркет, на Лестер-Сквер и Пиккадилли. Питт знал, где их найти, знал швейцаров и зазывал, к которым нужно обращаться за информацией.
— Кэбмен! — крикнул он и закашлялся, когда туман попал ему в горло. — Кэбмен!
Двухколесный экипаж замедлил ход и остановился; с упряжи капала вода, лошадь стояла, понурив голову, а голос кэбмена растворялся во мраке.
— Хеймаркет, — распорядился Питт, забираясь внутрь.
Только на следующий день — туман все еще висел над городом, и от него першило в горле и щекотало в носу — Питту улыбнулась удача. Он прибыл в маленький частный отель на Джермин-стрит недалеко от Пиккадилли. Швейцаром здесь служил бывший солдат — с пышными усами, либеральными взглядами на нравственность и ранением, полученным во второй англо-ашантийской войне
[11]
, которое сделало его негодным к физическому труду. Кроме того, он был неграмотен и поэтому не мог выполнять канцелярскую работу. Швейцар охотно и обстоятельно отвечал на вопросы Питта. Балларат не мог помочь информацией или влиянием, но по возможности не ограничивал Томаса в финансах.
— Вы малость опоздали, начальник, — радостно сообщил швейцар. — Но я ее помню. Такая была красивая, и всегда в одном и том же. Не всякая решится надеть этот цвет, но ей здорово шло. Черные глаза и волосы, и важная, будто лебедь. Высокая такая дама, и не особо фигуристая, но что-то в ней было.
— А что именно? — спросил Питт. Ему хотелось знать, что думает этот человек, услышать его оценку.
Несмотря на ограниченность словаря, мнение швейцара много значит. Он знает уличных женщин, наблюдает за ними каждую ночь, а также видит их клиентов. Он видит, как они работают, но со стороны. Обмануть его сложно.
Швейцар задумался, презрительно скривившись.
— Шик, — наконец, произнес он. — У нее был шик, вот что. Она не цепляла людей, не суетилась; это они ее домогались, а ей будто плевать. — Швейцар покачал головой. — Хотя не только это. Как будто… как будто она занималась этим ради развлечения. Да, точно — она развлекалась! Она никогда не смеялась — вслух точно, — для этого у нее слишком много шика. Но вроде как смеялась про себя.
— Вы с ней когда-нибудь разговаривали? — спросил Питт.
— Я? — удивился швейцар. — Нет, никогда. Она мало говорила, и очень тихо. Я-то и видел ее раз пять, не больше.
— А вы можете вспомнить, с кем она была?
Швейцар улыбнулся.
— Нет, узнать не смогу.
— А вы попробуйте, — не отступал Питт.
— Вы мне столько не заплатите, начальник. И не дадите другой работы, когда меня вышвырнут отсюда и занесут в черные списки.
Питт вздохнул. Он с самого начала понимал, что описать женщину — это одно, а разглашать сведения о клиентах — совсем другое. У клиентов были деньги, положение в обществе; они желали приватности и, вне всякого сомнения, покупали ее за большие деньги. Продажа секретов равносильна утрате доверия.
— Мне нужно общее описание. Молодые или старые, блондины, брюнеты или седые, рост и телосложение.
— Хотите прочесать весь Лондон, начальник?
— Кое-кого я мог бы исключить.
Швейцар пожал плечами.
— Воля ваша. Ну, те, кого я помню, были постарше, лет сорока. Сдается мне, что она была с ними не из-за денег; не знаю почему, но нутром чую, что она могла позволить себе выбирать.
