В то время как эти мысли проносились в уме Бартеса, в комнату вошел Саранга доложить, что яхта готова к отплытию и что дело только за последними приказаниями банкира.
— Ли Ванг с его спутником уже на яхте? — спросил Лао Тсин.
— Нет еще, но они сейчас будут там, и с ними какой-то третий пассажир… Должен я, господин, принять его?
— Кто он такой?
— Я его не знаю, но, кажется, это тот самый француз, который был у вас вчера в Уютном Уголке. Он объявил, что непременно должен ехать с маркизом, почему я и счел за лучшее сказать об этом вам.
— Ты хорошо сделал.
— Так он может ехать?
— Может, но если какая-нибудь опасность будет грозить его жизни, ты употребишь все усилия, чтобы спасти его. Понял?
— Понял, господин.
— Теперь можешь идти и сказать капитану, чтобы он отправлялся в путь. Счастливой дороги и скорого возвращения!
Совсем уже ночью яхта тронулась в путь, и Лао Тсин долго наблюдал за ней в бинокль со своей террасы, пока она не скрылась из виду. Банкир думал: «Я послал его на смерть, но имею ли я право на это?» Через несколько минут он, однако, ответил сам себе с уверенностью: «Имею! Он двадцать раз заслужил участь, которая ожидает его, — он, этот жадный, честолюбивый, без малейшего благородства в душе человек, готовый продать нас всех за горсть золота! Чего хорошего мы могли ждать от такого человека, если бы он сделался Квангом? Полнейшего уничтожения нашего общества!.. Да, мягкость в этом случае была бы преступлением! Пусть он идет навстречу своей судьбе!»
И банкир сошел с террасы в сад, где его ожидали Бартес и де Ла Жонкьер. Через полчаса они все трое сели в закрытый экипаж, стоявший в конце парка, и отправились в Уютный Уголок…
Между тем «маркиз де Сен-Фюрси», попав на яхту, улегся на кушетке в горизонтальном положении, боясь морской качки, всегда дурно влиявшей на него. Он называл это «приспосабливать свое тело к движениям судна» и видел в том вернейшее средство от морской болезни, — он даже был намерен опубликовать это свое открытие по возвращении в Париж.
Ланжале, неразлучный с ним, всегда смеялся над этим «средством», а на этот раз сказал ему:
— На вашем месте я поспешил бы взять патент и, закупорив «средство» в бутылку или в банку, наклеил бы на ней этикетку с собственноручной подписью «остерегаться подделок», после чего пустил бы в продажу.
— Неудачная острота! — возразил Гроляр. — Займись лучше сам этой спекуляцией, а меня оставь в покое.
— Нет, я не оставлю вас в покое до тех пор, пока не привезу вас обратно в Европу целым и невредимым. К тому же я теперь богач и не нуждаюсь ни в чем: я миллионер!
— Ты, мой бедный малый, кажется, совсем помешался.
— Неужели вы не считаете меня способным нажить миллион? Меня, подумайте!
— Оставь меня в покое, голубчик! Яхта уже отчалила, и мне необходимо уснуть, прежде чем она начнет качаться.
— Она не будет качаться! Она не смеет, потому что…
— Ты однако же упрям, как настоящий бретонец!
— Менее, чем друг наш Порник, поверьте мне.
— Ланжале! — возгласил строгим тоном Гроляр. — Ты мне дал слово не упоминать никогда об этом человеке, который сделал мне столько зла! Он набросился на меня, как лютый зверь набрасывается на… на..
— На ягненка, которым были вы, без сомнения?
— Ланжале!
— Господин маркиз!
— Если ты мне еще напомнишь об этом ужасном человеке…
— Совсем он не ужасен! Он человек, который заслуживает лучшей участи, чем та, которая…
— Перестань! — закричал наконец Гроляр, весь красный от гнева. — Я знаю только, что если встречусь с ним где бы то ни было, на суше, на море или… или…
— Или на воздушном шаре… — подсказал Ланжале.
— Все равно, где бы это ни случилось, только дуэли нам не миновать, дуэли самой беспощадной, после которой одному из нас не уцелеть!
XVI
Полицейский, доведенный до «точки кипения». — Пытка тяжелых воспоминаний. — Капитан судна, похожий на кого-то. — О ужас, это он! — Вписывание пассажиров в судовой журнал. — «Для скрепления старой дружбы». — Саранга бодрствует.
ГРОЛЯРОМ ОВЛАДЕЛО РАЗДРАЖЕНИЕ ПРИ ненавистном имени Порника, и он беспокойно заметался на своей кушетке. Это доставляло видимое наслаждение Ланжале, который с удовольствием наблюдал, как «кипятится полицейская муха», и на этот раз так мало уже стеснялся, беся своего патрона, что последний заметил это и воскликнул:
— Несчастный, ты заставляешь меня переживать то «чудесное» время, когда я сидел в кутузке на этом проклятом «Иене»! Ты напоминаешь мне про этот подлый чемодан, в который ты втиснул меня и, как тюк, свалил потом на дно лодки! Тебе разве хочется, чтобы я умер в эту минуту, сейчас? Берегись! Не помни я того, что ты рисковал своей жизнью, спасая мою, — я бы ни минуты не потерпел твоего присутствия здесь, раз ты смеешь так хладнокровно говорить об этом Порнике, который стал злым гением моей жизни…
Бедный сыщик отер холодный пот с лица и, успокоившись немного, сказал, понизив голос:
— И потом, ты заставляешь меня припоминать, как ты тащил меня через эти проклятые земли Мексики, выдавая меня за жителя Южного полюса, едущего изучать европейские нравы и обычаи… и открывать источники Амазонки!
— Надо же было чем-нибудь жить! — скромно возразил в свое оправдание Парижанин. — Вспомните, терпели ли вы в чем-нибудь нужду во время этого путешествия?
— Не терпел, конечно, если не считать лягушек, которых ты заставлял меня есть живыми перед глазами изумленных индейцев, объясняя им, что это самое обыкновенное и любимое мое блюдо в моем отечестве, то есть на Южном полюсе. И так было до самого Веракруса, откуда наконец я мог телеграфировать в Париж, прося выслать мне необходимые средства к дальнейшему моему существованию и путешествию!. Но будет об этом! Если ты хочешь жить со мной в мире, не напоминай мне больше никогда об этом негодяе Порнике!
— Говорите потише! — сказал Ланжале таинственно.
— Почему? Кто может запретить мне говорить громко, даже кричать, если мне это нравится?
— Это, видите ли, не совсем удобно по отношению к капитану яхты, которому вы еще не представились, будучи слишком заняты вашим средством против морской болезни.
— Но теперь ночь, и я отложил эту церемонию на завтра!
— Так имейте в виду то, что, видите ли… Как бы это вам объяснить?.. Ну, капитан нашей яхты похож как две капли воды на… на…
— На кого?
— Вы не догадываетесь?
