— Черный Орел, — вступился Джильпинг, — не нужно убивать понапрасну.
— Нет, — возразил Виллиго, — если их пощадить, они опять примутся за то же. Их нельзя щадить.
— Узнаем, по крайней мере, что сталось с нашими братьями.
— Для этого достаточно одного! — сказал Черный Орел.
Виллиго отпустил немного шею пленника, а когда тот опомнился, обратился к нему с угрозой:
— Только пикни — и ты погиб!
Пленник молчал.
Виллиго связал его по рукам и ногам. Пятеро остальных были уже трупами.
— В реку их! — скомандовал Черный Орел.
Нагарнуки взвалили себе на плечи каждый по одному трупу. Ярра текла недалеко, и скоро ее волны помчали трупы в море.
Затем Виллиго приступил к допросу пленника:
— Где трое белых, которые пришли к тебе в дом?
— Я не знаю, о ком вы говорите! — уклонился сыщик.
— Берегись! Ведь я и без тебя могу отыскать их.
— Зачем же тогда ты спрашиваешь меня о них?
— Чтобы знать, живы они или умерли.
— А если умерли?
— О! Тогда… тогда тебе будет завидна участь твоих спутников. Я привяжу тебя к столбу пыток и в течение трех лун буду мучить тебя беспощадно.
Сыщик слыхал кое-что о подобных пытках. У него выступил холодный пот.
— А если живы? — спросил он.
— Тогда решение твоей участи будет зависеть от них.
— О, бегите же скорее… туда… ко мне в дом… вот ключ… скорее… пока они не задохнулись.
Консул проговорил это слабым голосом и лишился чувств.
— Оставьте его, — сказал Джильпинг. — Вы слышали: они могут задохнуться. Бежим скорее!
С этими словами он вынул из кармана у сыщика связку ключей.
— Коанук, оставайся здесь и стереги пленника! — приказал Черный Орел.
И все кинулись вон из гостиницы по направлению к дому португальского консульства.
Но… не было ли уже поздно?
XI
Часы ужасной пытки. — Человек в маске. — Отчаяние Оливье. — Страшное усилие канадца. — Спасены!
ВЕРНЕМСЯ ТЕПЕРЬ К ТРЕМ ДРУЗЬЯМ, ТАК предательски захваченным в плен у португальского генерального консула.
Часы для них тянулись убийственно медленно. Около полуночи пленники успокоились и стали обдумывать свое положение. Канадец постучал кулаком по всем четырем стенам тесной темницы, и везде эти стены издавали глухой металлический звук.
— Негодяи отлично все предусмотрели, — сказал он наконец с невольным вздохом. — Мы засажены за железные стены.
— Теперь вы, я думаю, сами видите, Дик, что у нас нет больше никакой надежды! — заметил Оливье.
— Все написано в книге судеб, дорогой граф, — отвечал канадец, — и человек не может ничего предрешать. Замечу вам покуда лишь одно: разве мы не были в еще худшем положении, а между тем до сих пор остались живы? Нет, я надеюсь на некую высшую волю, которая может, если захочет, обратить в ничто все козни врагов.
— А вы ручаетесь, что эта высшая воля захочет? — печально спросил Оливье.
— У меня есть какое-то невольное предчувствие.
— Ну, скажите… ну, разве есть у нас какое-нибудь средство к спасению?
— Сознаюсь, я не вижу никакого, но нужно принять в расчет разные посторонние обстоятельства. Мало ли что еще может случиться. Поверьте, поверьте, друзья, моему внутреннему убеждению: не здесь суждено нам окончить жизнь.
— Хорошо, постараюсь поверить. Но нет, это выше моих сил. Я не могу надеяться.
— Как знать? Быть может, нам даже не понадобится внешняя помощь.
— Что вы хотите сказать?
— Мне вдруг пришло в голову… Я даже не решаюсь сказать, что именно. Однако вот что: нас, вероятно, слушают. Стоит приложиться ухом к стене, чтобы в этом убедиться. Снаружи до нас доходят звуки. Мы можем тоже слушать. Давайте. Тише теперь: кто-то там ходит.
Послышался стук дверного молотка. Кто-то побежал отворять. Все трое приложились ухом к металлической доске.
До них явственно донеслись фразы, которыми господин Люс обменялся с пришедшими.
— Ну, что же? — спросил голос, чрезвычайно похожий на голос итальянского консула, — удалось вам?
— Удалось, — отвечал Люс, — они тут все трое. Пружины действовали прекрасно, и доски опустились с быстротой молнии.
— Это не составило большого труда?
— Они попались, как бараны. Мне даже стало их жалко и было как-то совестно. Они шли по коридору так уверенно, так наивно, что у меня язык чесался крикнуть им: стойте, не ходите!
— Как это могло вам прийти в голову! — вскричал чей-то сердитый голос, незнакомый пленникам.
— Но ведь я же этого не сделал, а за мысли человек не отвечает, — возразил Люс. — Я же человек, а не зверь. Я исполняю то, что мне приказано, но голоса совести не могу, не умею заглушить. Вам до этого дела нет, но мне-то самому ужасно тяжело и больно!
— Если ты когда-нибудь попадешься мне в руки, — прошептал канадец, — то эти слова тебе зачтутся, и я пощажу тебе жизнь. Я тоже сумею пожалеть тебя, несчастный!
— Как вы добры, Дик, — сказал Оливье, кладя ему на плечо свою руку.
— Берегись, сударь, — возразил сердитый голос, — с такими убеждениями нельзя быть Невидимым.
— Странно, но я слышал этот голос где-то прежде, — сказал Оливье. — Только где именно?..
— И я слышал, — согласился Дик. — А! Теперь вспомнил! Помните наш плен у дундарупов?
— Замаскированный незнакомец! — вскричал Оливье с невольною дрожью. — Опять он!
Этими словами пленники обменялись наскоро, не переставая слушать продолжавшийся тем временем разговор.
— До сих пор я не подавал никакого повода к неудовольствию, — говорил Люс, — но теперь это безжалостное преследование графа… Я не могу этому помешать, даже соучаствую в этом, но тем не менее мне тяжело, тяжело сознавать, что я работаю ради чужого интереса.
— Что вы этим хотите сказать?
— Что графа преследуете вы, именно вы, и главным образом потому, что видите в нем счастливого соперника.
— Мой соперник в Мельбурне! — чуть не вслух произнес Оливье.
— Оставим этот разговор, — сказал, смягчая голос, незнакомец. — Скажите лучше, все ли сделано так, как я говорил?
— Повторяю: они заперты в железной клетке.
— Следовательно, он отклонил наши предложения?
