Мартин с готовностью кивнул:
— Yes, boss.
— Ну, тогда поехали, приступаем.
Когда Мартин вышел из кабинета, Патрик повернулся к доске, заложил руки за голову и погрузился в раздумья. Перед ними стояла действительно трудная задача, требовавшая большой работы. Особого опыта в расследовании убийств у них не было. Сердце Патрика дрогнуло, и он на какое-то время позволил себе засомневаться, что они справятся. Но все же внутренне он надеялся, что недостаток опыта они смогут компенсировать энтузиазмом. Это, по крайней мере, совершенно справедливо в отношении Мартина и его самого. Правда, действовать надо довольно осторожно, чтобы, не дай бог, не разбудить их спящую красавицу. Патрик считал, что шанс раскрыть дело у них есть только в том случае, если они будут держать как можно дальше от расследования Мелльберга и Эрнста.
Дело казалось особенно сложным из-за того, что все следы двух убийств пропали давным-давно. Патрик понимал, что сейчас следует сосредоточиться на убийстве Тани, но при этом инстинкт полицейского говорил ему, что есть непосредственная связь между всеми этими смертями и все три убийства надо расследовать параллельно. Конечно, вернуться к старому расследованию и вдохнуть в него новую жизнь — очень непростая задача, но они обязаны попробовать.
Патрик взял зонтик из стойки, проверил адрес в телефонной книге и с тяжелым сердцем вышел из участка. Некоторые обязанности приходится исполнять скрепя сердце, потому что никто, кроме него, этого не сделает.
Дождь звучно барабанил по крыше. И при других обстоятельствах Эрика сейчас наслаждалась бы приятной прохладой, но удар судьбы в виде свалившихся ей на голову родственников убивал в ней все радости жизни, и она медленно, но верно сходила с ума. Дети носились и вопили как оглашенные, потому что из-за дождя сидели в доме, а Конни и Бритта больше всего напоминали сейчас двух взъерошенных сварливых псов, скалящихся друг на друга. Они пока еще не достигли настоящего, полномасштабного скандала, но продвигались вполне успешно и в хорошем темпе. Сейчас они находились на стадии издевок и подколов. В ход уже пошли древние полузабытые грехи и несправедливости, и Эрике очень захотелось опять подняться наверх, накрыться с головой одеялом и ничего этого не слышать. Но, как обычно, вежливость и воспитание принудили ее погрозить себе пальцем и вести себя как цивилизованный человек, которого занесло в зону боевых действий.
Эрика долго смотрела вслед Патрику, когда он отправился на работу. Он не мог скрыть своего облегчения от того, что уезжает в участок и будет избавлен от компании Флудов. У Эрики даже появилось желание проверить его вчерашние слова насчет того, что он примчится по первому зову, и попросить его остаться дома, ведь ей совсем не улыбалось оставаться одной с «великолепной четверкой», но она понимала, что это будет неправильно. И поэтому Эрика стояла у окна на кухне и, как примерная жена, махала вслед уезжавшему Патрику.
То, что сейчас творилось в доме, большинство нормальных людей, не сговариваясь, назвали бы катастрофой. Эрика достала из кладовки несколько детских игр, и в результате кубики с алфавитом лежали разбросанные по всей гостиной, живописно перемешанные с фишками и карточками «Монополии». С трудом наклоняясь, Эрика стала все это поднимать, пытаясь навести хоть какой-нибудь порядок. Беседа на веранде, где засели Бритта и Конни, становилась все более и более оживленной, и теперь оттуда доносилась откровенная ругань. Эрика стала понимать, почему дети такие дикие: если родители ведут себя хуже пятилетних, то откуда у их чад взяться уважению к другим людям и их вещам. Хоть бы этот день поскорее закончился. Как только дождь прекратится, она выпроводит семейство Флуд. Воспитание воспитанием, вежливость вежливостью, гостеприимство гостеприимством, но если они задержатся здесь, то Эрика просто спятит. Для того чтобы терпеть все это, надо быть самой святой Биргиттой во плоти.
Кризис наступил во время ланча. С болью в ногах и ломотой в спине Эрика стояла у плиты: чтобы удовлетворить непомерный аппетит Конни и капризы детей, она битый час запекала в духовке колбасу и готовила макароны с соусом. По мнению Эрики, ланч получился очень неплохим. Эрика раскладывала еду по тарелкам, но вскоре ей пришлось убедиться, что она совершила непоправимую ошибку.
— Фу, ненавижу колбасу, гадость! — Лиза демонстративно отпихнула от себя тарелку и сложила руки с крайне недовольной физиономией.
— Очень жаль, потому что это все, что я приготовила, — сказала Эрика твердо.
— Но я голо-о-дная, я хочу что-нибудь другое.
— Ничего другого нет. Если тебе не нравится колбаса, то, пожалуйста, можешь есть тогда макароны с соусом.
Эрика поздравила себя с тем, что ее голос звучит ровно и спокойно, хотя внутри она кипела.
— Макароны тоже гадость! Я хочу другое, мама-а-а!
— Ты не могла бы покормить ее чем-нибудь еще? — спросила Бритта.
Она погладила свою пискунью по щеке, и они обменялись улыбками. Триумфальный румянец заиграл на лице Лизы, и она с видом победителя вопросительно посмотрела на Эрику. На этот раз они перешли границу — ну хорошо же, война так война.
— Я сказала, что ничего другого нет. Либо вы едите то, что стоит на столе, либо как хотите.
— Но, милая Эрика, я думаю, ты поступаешь неразумно. Конни, объясни ей, пожалуйста, как мы ведем себя дома и как выглядит наша практика и политика воспитания детей. — Она не стала дожидаться того, что скажет Конни, и продолжила сама: — Мы никогда ни к чему не принуждаем наших детей. Принуждение вредит нормальному развитию их индивидуальности. Если моя Лиза хочет что-нибудь другое, то мы считаем, что это совершенно правильно, и она получает то, что хочет. Я имею в виду, что она индивид и у нее такое же право, как и у нас, выражать себя. Как бы тебе самой понравилось, если бы кто-нибудь впихивал в тебя еду, которую ты не хочешь? Я полагаю, тебе бы не очень это понравилось.
Бритта излагала всю эту околесицу в типичной манере психолога, растолковывающего очевидные вещи пациенту. И внезапно Эрика почувствовала, что все мыслимые емкости ее терпения переполнились. Молча, с ледяным спокойствием, она взяла Лизину тарелку, подняла ее над головой Бритты и перевернула. От изумления, а может быть, от наслаждения новыми ощущениями, когда макароны поползли у нее по волосам и рубашке, Бритта заткнулась на середине фразы.
Через десять минут их и след простыл. Оставалось только надеяться, что они не вернутся. Можно было смело предположить, что эта часть родственников Эрики внесет ее в черный список. Но у нее появилось отчетливое ощущение — скорее даже твердое, настоятельное убеждение, — что она как-нибудь сможет это пережить. При этом она не испытывала ни малейших угрызений совести, хотя ее поступок вполне можно назвать детской выходкой. Эрика почувствовала себя просто фантастически здорово, потому что наконец выплеснула все раздражение, накопившееся за два дня оккупации ее дома агрессорами, и совершенно не собиралась извиняться за это. Оставшуюся часть дня она планировала провести на веранде с хорошей книгой и горячим чаем, чего ей давно из-за жары не хотелось. Жизнь ей казалась намного светлее, чем утром.
