~~~
Резкий стук в дверь прервал его утренний ритуал. Каждое утро, в строго заведенном порядке: сначала душ, потом бритье. Приготовить завтрак — два яйца, ломтик ржаного хлеба с маслом и сыром, большая чашка кофе. Всегда одно и то же — поднос с завтраком, включенный телевизор. Годы в тюрьме научили его ценить ритуалы. В ритуалах была предсказуемость.
В дверь снова постучали. Франц с раздражением встал и пошел открывать.
— Привет, Франц! — За дверью стоял его сын.
Взгляд, как всегда, пронизывающий и тяжелый. Ему пришлось привыкнуть к этому взгляду.
Франц даже не мог вспомнить время, когда все было по-другому. Что ж… надо принимать то, чего не можешь изменить. Только во сне ему иногда казалось, что он держит в своей руке маленькую ладошку сына. Почти неуловимое воспоминание о давным-давно прошедшем времени.
Он вздохнул и отошел в сторону, пропуская сына.
— Привет, Челль. Что за дело привело тебя к старику отцу на этот раз?
— Эрик Франкель, — холодно, почти не разжимая губ, коротко произнес Челль и уставился на отца, словно пытаясь уловить его реакцию.
— Я завтракаю… Заходи.
Челль последовал за ним в гостиную и с невольным любопытством огляделся. В этой квартире он еще ни разу не был.
Франц не стал предлагать ему кофе — заранее знал, каким будет ответ.
— И что Эрик Франкель?
— Ты прекрасно знаешь, что он убит.
Франц кивнул:
— Да, слышал. Жаль Эрика.
— Это ты искренне говоришь? Тебе и вправду жаль? — Челль впился в него взглядом, и Франц прекрасно понял его значение. Сын пришел к нему не как сын, а как журналист.
Он ответил не сразу. Слишком много было в подтексте. Слишком много воспоминаний, следовавших за ним всю жизнь… Но бессмысленно рассказывать это сыну — он все равно не поймет. Он давно вынес отцу приговор, и приговор этот, судя по всему, обжалованию не подлежал. Они стояли по разные стороны стены. А стена эта была слишком высока — заглянуть за нее и увидеть, что там делается, почти невозможно. И так продолжалось много лет… слишком много. Челль почти не видел отца, пока был маленьким, — тот сидел по тюрьмам. Пару раз мать брала его с собой на свидания, но маленькая вопрошающая мордашка в холодной, негостеприимной каморке — это было чересчур. Франц отказался от свиданий, решил, что мальчику лучше не иметь вовсе никакого отца, чем отца в каталажке. Может, это и было ошибкой с его стороны, но ошибку уже не поправить.
— Да, мне и вправду жаль Эрика, — сказал он вслух. — Мы знали друг друга с детства, и я сохранил о нем самые теплые воспоминания. Потом мы разошлись… выбрали разные дороги. — Франц развел руками.
Ему не надо было объяснять Челлю, что это за дороги.
— Это не так. У меня есть данные, что ты поддерживал контакты с Эриком и в последние годы. И что твои «Друзья Швеции» не сводили глаз с братьев Франкель… Ты ничего не имеешь против, если я буду делать заметки?
Франц пожал плечами и небрежно махнул рукой — делай, если тебе так надо. Он предельно устал от этих игр. В Челле было столько злости, и он ощущал эту злость чуть не в каждом его слове. Даже не злости — ненависти. Это была его собственная ненависть — испепеляющая, разрушительная, которая много раз ставила его на край пропасти, а если смотреть правде в глаза, изуродовала его жизнь. Сын сумел придать этому чувству иное направление. Франц внимательно читал все его статьи. Местные власти, политики — все они отведали яростную ненависть Челля Рингхольма, оформленную в печатные строки на газетных страницах. Собственно, они довольно похожи друг на друга, он и Челль, хотя исходные пункты разные. Движущая сила одна и та же — ненависть… Она в свое время сблизила его в тюрьме со сторонниками нацизма, встреченными еще во время первой отсидки. Они чувствовали то же самое, что и он, но Франц умел говорить, умел спорить и доказывать свою правоту. Отцовская риторика засела в нем на всю жизнь. Принадлежность к нацистской группе в тюрьме давала ему и престиж, и власть, он почувствовал свою значительность, а ненависть была достоинством, своего рода доказательством силы. И он вжился в эту роль. Взгляды и принципы, внушенные отцом, стали его взглядами и принципами, неотделимыми от личности. Личность и жизненная позиция как единый монолит. Так было у Франца. И у Челля, как он догадывался, то же самое.
— Значит, так… — Челль посмотрел на все еще пустой блокнот. — Значит, ты не отрицаешь, что поддерживал контакты с Эриком и в последние годы?
— Только в память о старинной дружбе. Ничего особенного. И уж во всяком случае ничего, что можно было бы связать с его гибелью.
— Это ты так считаешь, но так это или не так, будешь определять не ты. И в чем же состояли эти контакты? Письма с угрозами?
Франц хмыкнул.
— Не знаю, откуда ты взял эти сведения. Я никогда не угрожал Эрику Франкелю. Ты достаточно писал о моих единомышленниках, чтобы понять: всегда и везде, в любом движении есть горячие головы, способные на необдуманные поступки. И я почел своим долгом предупредить Эрика.
— Твой единомышленники… — произнес Челль с презрением, граничащим с брезгливостью. — Ты имеешь в виду этих полубезумных фанатиков, которые считают, что мы можем закрыть границы?
— Называй, как хочешь. — Франц устало прикрыл глаза. — Я не угрожал Эрику Франкелю. Но вот если бы ты убрался отсюда, то доставил бы мне большое удовольствие.
Челль хотел что-то возразить, но, очевидно, раздумал. Он встал и с плохо скрытой злостью посмотрел на отца.
— Ты мне никогда отцом не был, но я это пережил и переживу. Но если ты будешь продолжать втягивать моего сына в свои дела… — Он сжал кулаки.
— Я не втягиваю твоего сына ровным счетом ни во что, — сказал Франц, не отводя глаз. — Он уже достаточно взрослый, чтобы думать самостоятельно. Пер в состоянии сделать свой собственный выбор.
— Ты хочешь сказать — твой выбор? — крикнул Челль и почти выбежал из дома, словно уже был не в силах находиться в одном помещении со своим отцом.
Франц посидел еще немного, дожидаясь, когда успокоится пульс. Он думал об отцах и детях. И о дорогах, которые они выбирают. Или которые выбирают их.
— Как прошли выходные?
Паула стояла к ним спиной и сыпала кофе в кофеварку, так что и Мартин, и Йоста приняли ее вопрос на свой счет и дружно пожали плечами. Ни тот ни другой не ощущали никакого подъема. Психологический феномен, называемый «утро понедельника после хорошего отдыха», обошел их стороной. Мартина к тому же оба выходных мучила бессонница.
В последнее время он вообще плохо спал. Лежал без сна и думал о будущем ребенке. Не то чтобы этот ребенок был нежеланным. Наоборот, очень даже желанным. Но он впервые осознал, как велика ответственность. Маленькое живое существо, маленький человек, чье существование полностью зависит от тебя… Мартин часами лежал, уставившись в потолок или глядя, как ритмично, в такт дыханию, поднимается и опускается с каждым днем увеличивающийся живот Пии. Ему почему-то все время представлялись разные ужасы: травля в школе, оружие, наркотики, педофилы, дорожные опасности — целый список несчастий, которые могут случиться с вступающим в жизнь человечком. Он в который раз спрашивал себя: а сумею ли я со всем этим справиться? Но обратной дороги не было. Через пару месяцев он станет отцом.
