Вслед за ним поднялись Паула и Мартин. Попрощавшись с Виолой, они молча вышли на улицу, думая об одном и том же — что же произошло пятнадцатого июня, если Эрик, вопреки своим правилам, напился и внезапно прервал отношения с Виолой? Что это могло быть?
— Она совершенно о ней не заботится!
— Дан, это несправедливо! Как ты можешь быть уверен, что сам не поддался бы на ту же уловку? — Анна скрестила руки на груди и оперлась на мойку.
— Я бы не поддался! — Светлые волосы Дана стояли дыбом, потому что он не переставая ерошил их.
— Нет, ты, конечно, нет… ты бы не поддался. Ты, который всерьез подозревал, что кто-то ночью проник в дом и съел весь шоколад, который лежал в буфете. Если бы я не нашла обертку под подушкой у Малин, ты бы и до сих пор искал вора с перемазанным шоколадом ртом! — Анна не знала, что уместнее — смеяться или сердиться.
Зато Дан неожиданно расплылся в улыбке.
— Да… она так убедительно утверждала, что и в глаза не видела этого шоколада.
— Вот именно… Подожди — девочка вырастет и получит «Оскара». И Белинда ей не уступит! Нет ничего удивительного, что Пернилла поверила. И ты бы поверил.
— Может быть, — неохотно согласился Дан. — Но тогда она должна была позвонить маме этой подружки и проверить. Я бы обязательно позвонил.
— Не сомневайся, что с этого дня Пернилла тоже будет проверять.
— Что вы опять про маму сплетничаете? — На лестнице появилась взлохмаченная Белинда в ночной рубашке.
Она так и провалялась, мучаясь похмельем, в постели с субботнего вечера, когда они привезли ее домой от Эрики и Патрика, и, как показалось Дану, терзалась угрызениями совести. Сейчас, похоже, она вновь дала волю злости, ставшей в последнее время ее постоянным спутником.
— Ничего плохого о твоей маме мы не говорим, — устало произнес Дан, понимая неизбежность очередного конфликта.
— Это ты что-то сказала про маму! — Этот выкрик был направлен Анне.
Та безнадежно посмотрела на Дана.
— Ни папа, ни я ничего плохого о твоей маме не сказали, — повторила она. — И не говори со мной таким тоном.
— Каким тоном хочу, таким и говорю! — завизжала Белинда. — Это мой дом, а не твой! Так что забирай свое отродье и проваливай!
У Дана потемнели глаза.
— Не смей так говорить с Анной! Она теперь живет здесь. И она, и Эмма, и Адриан. А если тебя это не устраивает…
Дан осекся. Ничего глупее в этот момент он сказать не мог.
— Не устраивает! Меня это не устраивает! Я собираю вещи и уезжаю к маме! И там и буду жить, пока они не уберутся!
Она вихрем исчезла в своей комнате. Дверь хлопнула так, что Дан и Анна вздрогнули.
— Может быть, она и права, Дан, — тихо, без выражения, сказала Анна. — Все случилось слишком быстро, у нее не было времени привыкнуть, а мы вторглись в ее дом и в ее жизнь.
— Она уже взрослая! Ей семнадцать лет, а ведет себя как пятилетка.
— Для нее это очень трудно. Вы с Перниллой развелись, когда она была в самом ранимом возрасте…
— Спасибо, спасибо, не заставляй и меня мучиться угрызениями совести! Знаю, знаю, мы развелись по моей вине, но незачем все время об этом напоминать!
Он быстрым шагом, чуть не бегом, направился к входной двери и с грохотом закрыл ее за собой — да так, что стекла задрожали. Сговорились они, что ли, вечно хлопать дверьми… Анна несколько секунд постояла у мойки. Потом опустилась на пол и заплакала.
~~~
Фьельбака, 1943 год
— Я слышал, немцы наконец-то поймали этого гаденыша. — Вильгот повесил плащ на крючок в прихожей, довольно хохотнул и небрежно передал портфель Францу.
Тот поставил его на обычное место — на стул в прихожей.
— Самое время. То, чем он занимался, называется изменой родине, и никак иначе. Думаешь, никто так не думает? Да больше половины здесь, в Фьельбаке, тоже так считают… Люди — овцы, идут за бараном и блеют по команде. Мало таких, кто, как я, имеет свое мнение. Кто видит действительность, какая она есть. И попомни мои слова, этот докторский выродок — настоящий предатель родины. Надеюсь, долго они с ним цацкаться не будут.
Вильгот прошел в гостиную, устроился в своем любимом кресле и посмотрел на Франца.
— А где мой?.. Что-то ты сегодня мышей не ловишь, — произнес он капризно.
Франц побежал к буфету и налил отцу хороший стакан водки. Это был обычай, традиция — с самых ранних лет Франц, когда отец приходил с работы, наливал ему стаканчик крепкого. Мать, конечно, была не в восторге, что Франц с младенчества возится со спиртным, но говорить об этом не решалась.
— Садись, парень, садись… — Вильгот показал на соседнее кресло.
Франц послушно устроился рядом с отцом и различил знакомый запах. Стакан, поданный отцу, был явно не первым.
— Дела сегодня — лучше некуда. — Вильгот наклонился к сыну и дохнул на него перегаром. — Подписал контракт с немецкой фирмой. Экс-клю-зивный контракт! — Он со значением поднял указательный палец. — Я буду их единственным поставщиком на всю Швецию. Немцы говорят, трудно найти хороших партнеров… и я им верю! — Он опять хохотнул, одним глотком осушил стакан и протянул Францу. — Повтори. И себе налей.
Это звучало как приказ. Глаза его блестели от выпитого. Франц налил стаканчик отцу, потом себе, тоже до краев. Отец принял свой стакан и приподнял его над головой.
— До дна!
Франц почувствовал, как обжигающая жидкость горячей волной прошла по пищеводу. Несколько капель водки остались на подбородке.
Отец покровительственно улыбнулся.
— А где мать?
Франц попытался сфокусировать взгляд на отцовской макушке.
— К бабушке пошла. Сказала, придет поздно. — Свой собственный голос показался ему почему-то чужим.
— Вот и славно. Поговорим как мужчина с мужчиной. Выпей еще рюмашку.
Франц нетвердым шагом пошел к буфету, чувствуя на спине взгляд отца. Налил себе, подумал, взял всю бутылку и поставил на стол. Вильгот одобрительно протянул ему свой стакан.
— Славный ты парень…
И опять водка обожгла горло. Францу вдруг сделалось очень хорошо. Контуры предметов начали расплываться, он почувствовал необыкновенную легкость. Губы и щеки слегка покалывало.
— На этом деле мы заработаем много тысяч, — голос Вильгота стал мягче и проникновеннее, — в самые ближайшие годы. А если немцы не сбавят темпы вооружения, то и намного больше. Тогда уже речь пойдет о миллионах. Они пообещали мне найти и других заказчиков, которым мы можем понадобиться. Теперь, когда у меня уже руки на штурвале, — глаза его в предвечернем полумраке лихорадочно блестели, — когда у меня руки на штурвале… неплохое дело получишь в наследство, сынок. — Он облизал губы и положил Францу руку на колено. — Разрази меня гром, по-настоящему хорошее дело! Всех к ногтю прижмем в Фьельбаке… А когда немцы наконец придут к власти, мы будем первые… Так что давай выпьем за будущее!
