– Нет, ваше высочество. Не хочу. Отпустите меня в Томск. Мне там надо быть. Мне там хорошо. – Три подряд выпитых бокала вина, что ли, в голову наконец ударили или каким-то образом цесаревичу удалось меня хорошенечко напугать, только говорить получалось вот так. Отрывисто. Мешая немецкие, русские и французские слова. И жалобно как-то.
– Да ложь это все! – крикнул, приподымаясь на локте, Мещерский. – Капризничает, мнется, как институтка! Дай ему чин, государь. Они все этого хотят. Немчура! Чинов да орденов!
– Подам в отставку, – пожал я плечами. Я, конечно, хотел воспользоваться положением спасителя наследника, что уж там скрывать. Но в тот момент сама мысль о том, чтобы получить высокий чин и переехать в столицу, меня пугала до жути. А особенно – получить из рук цесаревича. Показалось это неправильным. Бесчестным.
– И что станете делать? – с заметным акцентом, но тем не менее на хорошем русском поинтересовался Коля, герцог Лейхтенбергский.
– А не думали послужить? – Глаза Барятинского блестели. Он мне верил. Приятно это осознавать. – Я слышал, ваш брат Мориц отменно отличился в Туркестане.
– Он тяжело ранен, Володя, – мягко ответил я. – Теперь в госпитале, в Верном.
– О, простите. Я не знал.
– В отставку? А как же ваши прожекты? – снова усомнился Мещерский.
– А что прожекты? Строить можно и без чина. В Томск вернусь. Скоро у меня там банк будет. Завод начну строить. В Китай съезжу, давно хотел… Женюсь.
– Что же, по доброй воле в Сибирь? – печально глядя на меня своими большими, некрасивыми, рыбьими глазами, спросила Маша. – Как же можно? Здесь же все. Весь свет. Весь… блеск.
– Здесь… душно, милая Мари, – выговорил я. Не смог сказать, что блестит не только золото. И что свет должен быть в душе, а не в салонах даже одного из самых красивых городов мира. И что не будет для меня света, пока я долги не верну. Или нет, не так. Пока не верну Долг!
Глава 2
Матримониальная суета
Пятого января 1865 года в специальный царский, ярко освещенный газовыми фонарями, как и все – крытый, похожий на огромный авиационный ангар, тупик на Варшавском вокзале вошел поезд из четырех вагонов. На землю Российской империи ступила официальная невеста цесаревича Николая Александровича, принцесса Дагмара.
Весь вокзал, от моста до перрона, был украшен растрепанными венками, гудящими на свежем ветру флагами и фонариками, складывающимися в вензеля государя, государыни и цесаревича. Прямо на камнях разложены богатые ковры. А вдоль них, вдоль всех дорог и дорожек, на каждом пустыре и, казалось, вообще на каждом свободном пятачке земли стояли наряженные в пух и прах вельможи. Блестящее шитьем и позументом гвардейское оцепление совершенно терялось в этом сорокином раю.
А за полверсты до единственного в столице вокзала, не имеющего прилегающей площади, начиналась вызывающая усмешку узнавания – привет из двадцать первого века – гигантская пробка. Тысячи разномастных экипажей. Сани, кареты, фаэтоны, дормезы и даже ландо, «припаркованные» где попало, полностью перекрывали движение. Поначалу, пока влиятельные господа со своими спутницами еще только начали съезжаться к украшенному огромным витражным окном вокзалу, городовые как-то пытались регулировать этот поток. Потом же, когда до прихода поезда оставалось все меньше времени, а статус прибывающих вельмож рос, возницы и вовсе перестали обращать внимание на багровых от постоянных криков полицейских.
Я пришел пешком. Оставил Артемку с экипажем возле казарм Измайловского полка и спокойно, лишь изредка отворачивая лицо от пронизывающего, дующего со стороны моря ветра, прогулялся до Обводного канала. И, кстати, хоть и не задумывался об этом, – поступил весьма мудро. Во всяком случае, избежал ссор и обид за «парковочное» место. Сколько раз слышал потом, спустя много лет, как кто-то из власть имущих гнобит какого-то несчастного за то, что тот не уступил тогда, на Варшавском, карето-место.
Ну их всех в пим дырявый. Мне доброжелателей и без этих никчемных препирательств хватает. Один неудачно спасенный великий князь чего стоит! Никогда не забуду, как я, не в силах больше выдерживать давление, неуклюже откланялся и, будто ядро из пушки, вылетел из Аничкова дворца. Как стоял там, у изящных привратных башенок, поджидая Артемку с каретой, молча ругая себя последними словами. И как сначала увидел закаменевшие лица конвойных солдат, а потом и торопливо шагающего ко мне гиганта – великого князя Александра. И – о ужас! В его руках были позабытые в спешке мои саквояж и туба с картами. Я готов был на месте провалиться. Уж на Сашу-то я обиды не держал.
– Постойте! – рявкнул второй сын царя так, что стекла в рамах звякнули. – Герман Густавович, постойте!
Из-за парадного фасада дворца медленно выкатывался мой экипаж. На облучке, начхав на хозяев, о чем-то оживленно беседовали Артемка с тем самым конвойным казаком.
– Простите, ваше императорское высочество, – поклонился я, дождавшись, пока брат Никсы дойдет – почти добежит, до меня. – Нехорошо вышло. Не попрощался как подобает. Что обо мне подумает цесаревич!
Лепет, конечно. Причем детский. Но ничего умнее в голову не приходило. Я был ошарашен, раздавлен, предан «милостью» наследника. Тогда, в тот самый момент, я жалел, что полез выправлять Историю. Этот, младший, пусть и не настолько умен и образован, как его брат, но, как оказалось, куда честнее. Искреннее. А судя по тому, что не поленился принести мне вещи, так еще и с совестью. Редкие для высшей аристократии качества…
– Это вы простите, Герман. – Александр был по меньшей мере на полторы головы выше меня, так что его легкий поклон мог быть и выражением уважения, и показателем внимания к собеседнику. – Никса был сейчас совершенно несносен. Затеял этот суд… Понимаете, ему страшно. Врачи сказали, если бы не ваши письма… Он не верит ни докторам, ни вам. Столько перемен…
– Да-да, я понимаю, – пролепетал я, чтобы не молчать. Это было бы невежливо.
– Вы… – Здоровенный принц по прозвищу Бульдожка порозовел от смущения и прошептал: – Вы замечательный. Вы заняты делом, а не… Я стану помогать вам как сумею. Не держите только обиду на Никсу. Мне кажется, он тоже вам завидует…
Царевич легко закинул увесистый портфель в карету, а тубу отдал Артемке.
– Прощайте, Герман Густавович. – Он повернулся уходить.
– Ваше высочество, постойте, прошу вас! – Теперь мне пришлось кричать ему в спину. – Это Николаю Александровичу. Не более столовой ложки за завтраком. Один раз в день! Это важно!
Желто-коричневая жижа в квадратной водочной четверти не выглядела чудодейственным эликсиром. Но не зря же я вез настойку золотого корня через половину страны.
– Что это?
– Травы на хлебном вине, ваше высочество. Редкие травы. Они придадут цесаревичу сил и помогут побороть болезнь.
Господи! Ну зачем я это сделал?! Только что же был полон разочарования в своем избраннике. Еще три минуты назад ругал себя – и тут же снова бросился помогать. И ведь Герочка в голове тоже молчал, как партизан в гестапо. Не остановил, не подсказал…
