Так и получилось, что Исабелла вышила на всех косухах «The Violins»
[5]
.
А поскольку все прочие члены клуба добились в школе примерно таких же успехов — при том что это ничуть не озаботило никого из внешкольных авторитетов, — то никто из группы ничего и не заметил.
Поэтому всех их повергло в изумление письмо, которое в один прекрасный день пришло в адрес «The Violins» в Браосе от руководства концертного зала в Векшё. Отправители интересовались, не занимается ли данный клуб классической музыкой и если да, то не хотел бы он принять участие в концерте вместе с прославленным городским камерным оркестром «Musica Vitae».
Глубоко уязвленный Хлам решил, что это чья-то дурацкая шутка, и, отменив взлом очередного табачного ларька, поехал в Векшё — запустить камнем из мостовой в двери концертного зала и тем поставить на место его зарвавшееся руководство.
Все шло по плану, за исключением того, что кожаная перчатка Хлама в момент броска слетела с его руки и приземлилась в фойе вместе с камнем. А поскольку тут же поднялась тревога, то вернуть упомянутую деталь гардероба не представлялось возможным.
Остаться без перчатки было скверно. Поездка ведь была предпринята на мотоцикле, и всю обратную дорогу рука у Хлама отчаянно мерзла. Но хуже другое — злополучная Хламова девчонка старательно вывела на перчатке имя и адрес Хлама, на случай потери. Поэтому уже наутро приехала полиция и увезла Хлама на допрос. На допросе Хлам объяснил, что руководство концертного зала само его спровоцировало. Тут история про то, как «The Violence» превратились в «The Violins», попала в газету «Смоландспостен», а Хлам стал посмешищем всего Браоса. От ярости Хлам решил сжечь очередной ларек вместо того, чтобы, как обычно, ограничиться взломом. Это, в свою очередь, привело к тому, что болгарский турок, владелец ларька, устроившийся спать внутри, чтобы стеречь свое добро от воров, едва не расстался с жизнью. На месте преступления Хлам потерял другую свою перчатку (также аккуратно подписанную) — и спустя некоторое время впервые угодил за решетку. Там-то он и повстречал Шефа и, отсидев срок, почел за лучшее оставить и Браос, и подружку. Впрочем, клуб «The Violence» продолжил существование и по-прежнему щеголял в тех же скрипичных косухах. В последнее время клуб переключился на угон автомобилей с дальнейшим скручиванием счетчика пробега. Что тоже имело экономический смысл. Или, как выразился новый глава клуба, Хламов младший брат, «ничто так не украшает тачку, как вдвое меньший пробег».
Хлам время от времени контактировал с братом и всей компанией, но особой ностальгии по прежней жизни не испытывал.
— Нет уж, на фиг, — подытожил Хлам свои воспоминания.
Было тягостно думать о настоящем и столь же тягостно вспоминать о прошлом. Лучше взять еще пива, третью кружку, а потом, в соответствии с приказом Шефа, вписаться в гостиницу.
~~~
Уже почти совсем стемнело, когда комиссар Аронсон вместе с инструктором-кинологом и полицейской собакой Кикки после долгой пешей прогулки вдоль железнодорожных путей от самого Видчэрра подошли наконец к Окерскому Заводу.
Собака всю дорогу ни на что не реагировала. Но когда троица приблизилась к брошенной дрезине, собака сделала стойку, или как это у них называется. А потом подняла лапу и залаяла. В душе Аронсона затеплилась надежда.
— Это что-то значит? — спросил он.
— Несомненно, — ответил кинолог.
И объяснил, что у Кикки есть разные способы указывать на объект, в зависимости от того, что она хочет сообщить.
— Так расскажите, что она имеет в виду! — сказал комиссар Аронсон, которого все больше охватывало нетерпение, и указал на собаку, по-прежнему стоявшую на трех ногах и лаявшую.
— Это, — сказал кинолог, — означает, что на дрезине находилось мертвое тело.
— Мертвое тело? Труп?
— Труп.
В первую минуту комиссар Аронсон увидел внутренним взором, как член группировки «Never Again» убивает несчастного столетнего старца. Но потом новая информация соединилась с уже имеющейся.
— Да наверняка все наоборот, — пробормотал он и ощутил явное облегчение.
~~~
Прекрасная подала на стол котлеты с картошкой и брусничным соусом, а к ним — пиво и настойку, «Старую датскую». Гостям уже хотелось есть, но еще больше — узнать, что это за зверь у нее в хлеву так ревет.
— Это Соня, — сказала Прекрасная. — Моя слониха.
— Слониха? — сказал Юлиус.
— Слониха? — сказал Аллан.
— Мне показалось, я узнал по голосу, — сказал Бенни. Бывшего владельца уличной закусочной постигла любовь с первого взгляда. И теперь, уже со второго взгляда, ничего в этом отношении не изменилось. Непрерывно сквернословящая рыжая и высокогрудая хозяйка словно сошла со страниц какого-нибудь романа Арто Паасилинны! У этого финна, правда, нигде не написано про слонов, но это, решил Бенни, дело времени.
Слониха появилась тут год назад — августовским утром она стояла в саду Прекрасной и обрывала яблоки с деревьев. Умей она говорить, она рассказала бы, что накануне вечером сбежала из цирка в Векшё, потому что ей захотелось пить, — но служителю, приставленному к слонихе, захотелось того же, и он, вместо того чтобы исполнять свои обязанности, отправился в город.
В сумерках слониха пришла к озеру Хельгашён и решилась на большее, нежели просто утолить жажду. Прохладная ванна тоже не помешает, подумала слониха, и побрела по мелководью.
Тут отмель неожиданно кончилось, и слонихе пришлось воспользоваться врожденным умением плавать. Логика слонов, как правило, отличается от человеческой, и слониха подтвердила это, переплыв на другую сторону залива шириной два с половиной километра ради того, чтобы снова выбраться на берег, — вместо того чтобы развернуться к берегу, который был от нее в четырех метрах.
Эта слоновья логика повлекла за собой два следствия. Первое состояло в том, что тут же была констатирована гибель слонихи — персоналом цирка и полицией, которая в конце концов прошла по слонихиным следам до самого озера и залива пятнадцати метров в глубину. А второе — что в высшей степени живая слониха, никем не замеченная под покровом темноты, добрела до яблони в саду Прекрасной.
Всех этих подробностей Прекрасная, разумеется, не знала, но догадалась, когда прочитала о пропавшей и якобы погибшей слонихе. Прекрасная подумала, что у них в округе сейчас вряд ли бродит так уж много слонов, и предположила, что та погибшая слониха и нынешняя, в высшей степени живая и находящаяся под ее присмотром, — видимо, одна и та же особь.
Прекрасная начала с того, что дала слонихе имя. Назвала ее Соней, в честь своего кумира Сони Хеденбратт
[6]
. Затем последовало несколько дней разборок между Соней и овчаркой Бастером, прежде чем оба смирились с фактом существования друг друга.
