— С чем и поздравляю, — буркнул прокурор. — Дальше!
— Я отправился в Шёторп к Гунилле, подруге Бенни, Хлам мне в конце концов отзвонился и сообщил адрес, прежде чем уехать из страны. Наверное, все-таки стыдно стало.
— Гм, тут у меня осталось несколько вопросов, — сказал прокурор Ранелид. — Первый касается вас, Гунилла Бьёрклунд. Зачем вы купили автобус за несколько дней до того, как уехать, и почему, собственно, уехали?
Накануне вечером друзья договорились держать Соню в стороне от всего этого. Она ведь, как и Аллан, была беженкой, но, в отличие от Аллана, не имела гражданских прав. Предположительно она даже и шведкой не была, а в Швеции, как и во многих других странах, ты мало чего стоишь, если ты приезжий. Соню либо вышлют из страны, либо определят в какой-нибудь зоопарк на пожизненный срок. А скорее и то и другое. Но если не упоминать Соню, то снова придется лгать, чтобы объяснить, для чего друзьям понадобилось разъезжать по округе на грузовом автобусе.
— Да ну, автобус, конечно, оформлен на мое имя, — сказала Прекрасная, — но на самом деле мы его с Бенни вместе купили, а купили мы его для Бенниного брата Буссе.
— Чтобы он на нем Библии развозил? — съязвил прокурор Ранелид, который все-таки вышел из себя и был уже не в силах держать марку.
— Нет, арбузы, — ответил Буссе. — Не желает ли господин прокурор отведать самого сладкого в мире арбуза?
— Нет, не желаю, — ответил прокурор Ранелид. — Я желаю прояснить все оставшиеся вопросы, а потом желаю уехать домой, закончить с этой пресс-конференцией, а потом я желаю уйти в отпуск. Вот чего я желаю. А теперь я желаю, чтобы мы продолжили. Какого чер… Из каких соображений вы покинули Шёторп на автобусе перед самым приездом туда Пера-Гуннара Ердина?
— Так они же не знали, что я туда еду, — сказал Пер-Гуннар Ердин. — Господину прокурору, вероятно, трудно все в голове удерживать?
— Вероятно, — согласился прокурор Ранелид. — Тут и сам Эйнштейн запутался бы.
— Кстати про Эйнштейна… — сказал Аллан.
— Нет, господин Карлсон, — решительно возразил прокурор Ранелид. — Я не желаю слушать сказки о приключениях Эйнштейна и Карлсона. А хотел бы услышать от господина Ердина, при чем тут русские.
— В каком смысле? — переспросил Пер-Гуннар Ердин.
— Русские! На той записи твой покойный приятель Хлам говорит про каких-то русских. Ты его упрекаешь, что он позвонил тебе не на тот номер, а Хлам отвечает, что он туда звонит, только когда у вас дела с русскими.
— Я не хочу об этом говорить, — сказал Пер-Гуннар Ердин, главным образом потому, что не знал, что тут сказать.
— А я хочу, — сказал прокурор Ранелид.
Повисла короткая пауза. Насчет того что в телефонном разговоре Ердина с Хламом упоминались русские, ни в одной газете ничего не было, а сам Ердин об этом попросту забыл. Но тут вступил Бенни:
— Jesli tjelovek kurit, on plocho igrajet v futbol.
Все повернулись в его сторону, вытаращив глаза.
— Так это же меня и моего брата Буссе называли «русскими», — объяснил Бенни. — Наш отец, царствие ему небесное, и его брат, дядя Фрассе — и ему тоже царствие небесное — держались несколько левой ориентации, если так можно выразиться. И поэтому все наше детство заставляли нас с братом зубрить русский язык, за что все друзья и соседи прозвали нас «русскими». Именно это я только что вам вкратце и сообщил, только по-русски.
Как и многое другое сказанное в это утро, слова Бенни имели не самое прямое отношение к истине. Но задачей Бенни было выручить Ежика Ердина из щекотливой ситуации. Бенни почти сдал экзамены за пройденный курс русского языка (но не написал дипломную работу), правда довольно давно, и единственное, что он второпях сумел припомнить, была фраза из учебника насчет влияния курения на футбольные результаты.
Но она сработала. И один только Аллан из всех сидящих за столом понял, что именно сказал Бенни.
Для прокурора Ранелида все это уже становилось несколько чересчур. Сперва все эти упоминания исторических личностей ни к селу ни к городу, потом шведы, вдруг заговорившие по-русски… и это плюс к другим непостижимым фактам — что Болт найден мертвым в Джибути, а Хлам в Риге, — да нет, не становилось, а уже стало чересчур, и здорово чересчур. А предстояло разобраться в еще одной непостижимой вещи.
— Не могли бы вы мне наконец объяснить, господин Ердин, как могло получиться, что вы были протаранены в машине вашими друзьями и задавлены насмерть, а потом восстали из мертвых и теперь сидите тут и… арбуз уплетаете? Можно мне, кстати, тоже все-таки кусочек попробовать?
— Еще бы, — сказал Буссе. — Только рецепт чур не скажу! Или, как говорится в народе, «было бы вкусно, а срок годности Потребнадзора не касается».
Такой поговорки ни комиссар Аронсон, ни прокурор Ранелид никогда не слышали. Но Аронсон уже принял решение — молчать, пока это возможно, а Ранелид хотел только одного — скорее закончить с… тем, чем он теперь занимается… и наконец уехать домой. Поэтому он не стал спрашивать никаких объяснений. А вместо этого отметил, что таких вкусных арбузов никогда в жизни не пробовал.
Жующему арбуз прокурору Ранелиду Пер-Гуннар Ердин объяснил, что прибыл в Шёторп, когда автобус как раз оттуда выезжал, что он тем не менее свернул во двор, огляделся и понял, что на автобусе уехали как раз его друзья, которых он искал, и помчался их догонять, обогнал, машину занесло, и — ну да, фотографии разбитой машины уже появлялись в разных местах, так что это вряд ли такая уж новость для господина прокурора.
— Ничего удивительного, что он нас обогнал, — снова вступил умолкший было Аллан. — У него же больше трехсот лошадок под капотом. То ли дело, когда меня везли на «вольво PV444» из Броммы к премьер-министру Эрландеру. Сорок четыре лошадиные силы! Много, по тогдашним временам. Ведь сколько их было у оптовика Густавсона, когда он нечаянно въехал ко мне в…
— Заткнитесь сейчас же, умоляю, господин Карлсон, не то я умру, — сказал прокурор Ранелид.
Председатель «Never Again» продолжил свое повествование. Он, конечно, потерял немного крови, но его сразу же перевязали, не в больницу же обращаться из-за таких мелочей, как ранение мягких тканей, перелом руки, сотрясение мозга и несколько сломанных ребер.
— К тому же Бенни у нас понимает в литературах, — сказал Аллан.
— В литературах? — удивился прокурор Ранелид.
— Я сказал «в литературах»? «В лигатурах», я хотел сказать, и всякой прочей хирургии.
— В литературах я тоже, можно сказать, разбираюсь, — сказал Бенни. — Мой любимый автор — Камило Хосе Села, и не в последнюю очередь его дебютный роман 1947 года «La familia de…»…
— И ты туда же, — хуже Карлсона, — сказал прокурор. — Лучше вернемся к этой истории.
При этом прокурор имел неосторожность глянуть на Аллана, и Аллан тут же сказал:
