— А этот пасечник, Авипреш, — он хозяевам родня?
— Больше чем родня. Их сынишка, Нурнаш, в два года чуть от лихорадки не сгорел. Авипреш мальчугана выходил. Он снадобья варит — травы и мед.
— Так он еще и знахарь?
— Нет, сам не лечит, зелья проезжим купцам продает, а те — городским лекарям.
— А он молодой или старый, пасечник-то?
— Тебе в деды годится.
— Ох, да каково же старому человеку жить далеко от деревни! Нет, я понимаю, пасека всегда на отшибе… но неужели он там совсем один?
— Один. И ни живой души поблизости. Даже звери сюда не ходят. И пастухи скотину не пасут. Возле Безымянки никого и ловчий не найдет, а живет здесь только Авипреш.
Дождику бы вцепиться в слово «Безымянка» и пристать к бабке с вопросами. Но его отвлекло то, что он увидел впереди меж сосен.
— Говоришь, никого и ловчий не найдет? А что там за люди — вон, глянь…
— Ах, те… Тоже мне люди. Это разбойники.
Дождик остановился, словно провалился по колено в сугроб. Как всякий, кому приходится бродить по дорогам, он знал: его могут схватить и продать в рабство. Это незаконно, но кому что потом докажешь?
А бабка не оробела. Замахала рукой, властно крикнула:
— Эй, парни!
Разбойники переглянулись, молча свернули со своего пути, направились к старухе и Дождику. Юноша струхнул, но виду не показал. Только сосчитал в уме недобрых путников. «Восемь морд. Не бежать, все равно догонят…»
Один из восьмерых, коренастый седой разбойник, учтиво поклонившись, сказал:
— Здорова будь, бабушка! Зачем звала?
— Да вот подумала: идут мимо люди добрые… — Голос Гульды налился противными вымогательскими нотками. — Дай, думаю, спрошу: не найдется ли у них медяка для старушки — сирой, убогой, голодной?..
От бабкиного нахальства Дождик чуть в снег не уселся. Сроду он не видел, чтоб нищий прохожего едва ли не свистом подзывал!
Того же мнения держался и невысокий остролицый разбойник с двумя мечами за спиной. Он сплюнул себе под ноги и спросил восхищенно:
— Это в здешних краях такие побирушки наглые?
На остролицего зашикали. А седой разбойник сказал ему строго:
— Ты здесь чужой, не знаешь никого толком, так и помалкивай.
Снял со своего пояса тощий матерчатый кошель, да не под ноги старухе бросил, а в ладонь положил, с уважением:
— Это тебе, бабушка, от нас всех. Уж прости, что мало: откуда у нас деньги, у бедолаг лесных? Не серчай, не поминай черным словом.
— За что черным словом-то? — удивилась старуха. Нашла взглядом косоглазого смуглого парня. — А, Бурьян! Не простыл после купания?
Лицо у разбойника стало таким злющим, словно парня посадили голым задом в крапиву. Но он сдержался, не сказал ни слова.
— Вот и славно, — обрадовалась Гульда. — Слыхала я, что зимой купаться полезно, умнеют от этого… А что, господа мои, все ли хорошо у хозяюшки вашей, госпожи Уанаи?
— Да что с нею сделается? — усмехнулся седой разбойник.
— Соскучилась я, надо бы ее проведать… А что, господа мои, если зайду навестить — не прогоните старушку? Может, даже кусок сухой лепешки дадите?
Разбойники в меру своих актерских способностей изобразили дружелюбие. Просияли, заулыбались, загалдели наперебой: мол, о чем разговор! Заходи, бабушка! И встретим, и приветим, и угощенье грудой навалим — знай лопай, хоть тресни!
Чужак с двумя мечами наблюдал за этой комедией с откровенным недоумением.
Наконец Гульда милостиво распрощалась с разбойниками, те двинулись дальше.
Чуткий Дождик услышал, как один из парней шепнул другому:
— Не будет сегодня ни пути, ни дела. Бабка Гульда дорогу перешла!
* * *
Челивис не отпускал от себя ни на шаг молодого Намиэла. Прямо-таки вцепился в мальчишку. Потому что не хотел столкнуться один на один со своим «слугой» Дабуншем и услышать прямой вопрос: «Чего, харя шулерская, не идешь сокровища искать?»
Не шел, потому что не хотелось. Настроения не было. Конечно, неплохо бы прогуляться, подышать свежим воздухом… но ведь сзади будет уныло тащиться Дабунш, следя за каждым шагом. Придется напускать на себя загадочный вид и нести всякий вздор о своем понимании текста и приметах на местности…
Унизительно и противно.
Лучше уж лениво перебрасываться костяшками с белобрысым юным толстячком, ведя скучноватую, но приятную на отдыхе болтовню.
— Мой господин сказал, что у него две невесты. Как же такое может быть? У нас ведь не Наррабан, где мужчины берут себе по две жены.
Намиэл испуганно вскинул перед собой пухлые ладошки в ритуальном жесте, отвращающем беду:
— Ой, не надо так говорить! Отец моих невест, дядя Джалибур, часто шутил: «Зря мы с тобой, старина Вайсуэл, бросили якорь в Джангаше. Нам бы в Наррабане осесть! Выдал бы я своих девчонок за твоего увальня — и не пришлось бы дробить богатство!» Это, конечно, страшнее было бы… Но и сейчас сложно. Папа велел срочно выбирать, на какой из двух сестер я женюсь.
«Мне бы твои заботы, молокосос!» — позавидовал Челивис богатому наследнику. А вслух сказал сочувственно:
— Ну, выбрать ту, что красивее…
— Они близнецы. И не такие уж красивые. Рыжие! — Намиэл передернулся.
Челивис считал, что рыжеволосая женщина — это чудо красоты, сотворенное Хозяйкой Зла на пагубу мужскую. Но спорить не стал. Посоветовал дружелюбно:
— Так взять ту, что норовом посмирнее.
— Ха! Они меня все детство лупили. И между собой дрались. Как начнут, бывало, выяснять, которая за меня замуж выйдет, когда вырастет…
— Такой завидный жених? — ухмыльнулся Челивис.
Намиэл уловил насмешку и обиделся.
— А что, нет? Я наследник Вайсуэла Теплой Перчатки из рода Жервил. А дядюшка Джалибур сказал, что завещает все, что у него есть, той из дочерей, которая выйдет за меня. Второй дочке даст богатое приданое, но деньгами. А все имущество — моей жене.
Игрок присвистнул.
— Барышни, похоже, крепко уважают деньги?
— Деньги? — переспросил Намиэл. — Это не очень. Им друг дружке уступить обидно. Дядюшка Джалибур им покупал одинаковые игрушки, а толку-то… Обе вцепятся в одну куклу и кричат: «Моя!..» И тянут к себе, пока пополам не разорвут. А точно такая же кукла рядом валяется…
Он помолчал, отодвинул от себя коробку с костяшками.
— А деньги… нет, они не жадные. Аймара один раз даже сняла с себя серьги и отдала нищенке. Маринга потом ее ругала.
Челивис при случае мог подать нищему, памятуя о том, что сам дважды оказывался в полном безденежье, едва с голоду не помер. Но всему есть предел — и игрок подумал, что из двух незнакомых ему сестер Маринга определенно умнее.
