Стая не ушла далеко. Затаилась, выжидая, не соизволит ли неведомый зверь оставить хоть что-нибудь от туши.
Чужак чувствовал запах волков, но не обращал внимания на залегшую поблизости стаю. Он приступил к царственной трапезе.
Но даже в сладостный миг насыщения владыка ледяных просторов не забыл о том, что ждет его впереди. Другое трепещущее под лапой тело, другая горячая кровь, другая плоть в пасти… череп, который он раздавит, как привык давить черепа тюленей…
Не добыча.
Враг.
* * *
Хорошо, что профессиональный игрок умеет быстро соображать.
Когда от свода пещеры отделилась и рухнула вниз угловатая черная тень, Челивис успел оттолкнуть Марингу левой рукой к стене, а правой вскинул факел между собой и неведомым врагом.
В пламени блеснули громадные выпуклые глаза и угрожающе нависли над человеком кривые, похожие на ножи, жвала.
Огонь остановил, но не отпугнул тварь. Она угрожающе вскинула сухие шипастые лапы и выжидала удобный миг для нападения.
От неожиданного толчка Маринга выронила факел, и он погас.
— Беги, — не оборачиваясь, приказал Челивис.
Он знал, что умница-девушка убежит. А сам он погибнет, как только догорит ветка. Вон как встопорщилась шипами невесть откуда взявшаяся смерть!
Почему-то эта мысль не пугала. Страшнее было думать, что в пещере прячется вторая тварь — и нападет на Марингу.
Размышления не мешали действовать. Челивис быстро переложил факел в левую руку, а правой вынул меч из ножен.
Резкое движение заставило чудовище встрепенуться. И тут же тварь кинулась в атаку.
Меч скользнул по твердой, словно закованной в панцирь лапе. Круглая голова с жуткими жвалами дернулась прочь от огня, но длинные лапы вцепились в плечи Челивиса, глубоко проколов шипами полушубок и сковав движения человека.
Челивис собрал все силы, чтобы не уронить факел, пылавший между ним и смертью.
Оба противника, застыв, безмолвно мерились силой.
И тут между ними возникла сосновая ветка с обгоревшей корой. Приникла к горящему факелу, приняла на себя часть его пламени. Двинулась к морде чудовища, к выпуклому глазу. Не дотянулась, отступила — и взяла в огненный язык сочленение шипастой лапы, держащей Челивиса.
Впервые за всю схватку чудовище издало резкий, скрежещущий звук.
— О-о, больно? — злорадно пропел из-за плеча Челивиса девичий голос.
Мужчина испытал не радость, а отчаяние: она не ушла, она погибнет!..
Но за отчаянием нахлынула ярость. Так он и позволит какой-то саранче сожрать Марингу!
Силы удвоились, Челивис рванулся из жестких объятий, оставляя на шипах клочья полушубка, высвободил правую руку и рубанул по сочленению лапы, которое держала на огне Маринга.
То ли там броня прогорела, то ли это было слабое место в панцире, но меч перерубил лапу в «локте».
Тварь дернулась прочь, но Маринга с пронзительным воплем вцепилась в обрубок лапы и повисла на нем всем весом.
Хищник обернулся к новому противнику. При этом повороте Челивису открылась короткая, тонкая шея твари — и мужчина одним ударом снес врагу голову.
Маринга выпустила обрубок, отпрыгнула в сторону. Союзники-люди глядели, как, спотыкаясь, ковыляет по пещере обезглавленный хищник. Вот лапы разъехались… вот туша рухнула на пол… навсегда замерла…
— Надо проверить пещеру! — хрипло сказал Челивис. — Вдруг еще кто…
Маринга послушно подняла свой факел, который вновь погас, и снова зажгла его от факела Челивиса.
Вдвоем они оглядели пещеру, не нашли никакой опасности, зато отыскали второй выход — небольшое «оконце». Из-за каменного низкого «козырька» свет почти не проникал в пещеру, но выбраться через «оконце» было вполне можно.
— «Ищи Приют Филина и будь там гостем, — процитировал он по памяти. — Когда нагостишься — обрящешь Лисий Ошейник». Может, имелось в виду, что нужно пройти через сквозную пещеру?
— Пожалуй. Вот только я еще не нагостилась. Отдохнуть бы немножко.
Маринга спокойно, как на валун, уселась на тушу павшего хищника и устало вытянула стройные ноги в мягких сапожках.
Челивис неожиданно для самого себя выпалил зло:
— Почему ты не убежала? Глупо же!..
Маринга повела плечиком и сказала смущенно, словно признаваясь в чем-то недостойном:
— Нас с Аймарой отец так воспитал, что мы своих в беде не бросаем.
— А… а я — свой? — Голос подвел Челивиса, дрогнул.
— Свой, — спокойно ответила девушка, разглядывая разорванный рукав.
В пещере воцарилось молчание. Смолистые ветки догорали, почти не разгоняя тьму.
Наконец из полумрака донесся голос Челивиса:
— Я рассказывал о доме… о поместье… Так вот, я лгал. Нет никакого поместья. Я всего-навсего игрок. Мотаюсь из города в город, обираю дураков в «радугу». И отец мой таким был. Мать за ним от родителей убежала, так с тех пор и не знала, что такое свой дом. Меня родила в задней комнате какого-то трактира… А поместье на берегу моря я придумал. Не сейчас, давно уже. До мелочей придумал — и веранду, и ставни, в которые бьет ветер, и гобелены с оленями…
Бродяга замолчал, придавленный стыдом.
Маринга встала. Подошла к нему. Положила обе ладони ему на грудь.
— Ну и что? — спросила она участливо. — Значит, ты сам построишь этот дом на побережье. Обязательно построишь, ты сумеешь. И твои дети не будут бояться шума ветра, потому что будут точно знать: это надежный, прочный дом.
Ну как тут было не поцеловать эту чудесную девушку?
Челивис и поцеловал.
* * *
Эту темную, невысокую, скорбно ссутулившуюся фигуру среди развалившихся домов мертвой деревни Дождик увидел издали. На миг сердце кольнул суеверный страх, но тут человек обернулся на шаги — и юноша узнал Авипреша.
Если бы пасечник не обернулся, Дождик ушел бы потихоньку, чтобы не нарушать печальное одиночество старого человека. Но уходить было поздно. Дождик подошел ближе, глянул в раздраженные, замкнувшиеся глаза — и вместо приветственных слов бухнул со всей прямотой доброго сердца:
— Не изводи себя, господин мой! Ты же не хотел дурного!
— Ты о чем? — сухо поинтересовался пасечник.
— О речке. Мне госпожа Тагизарна рассказала…
— Вот как…
Оба помолчали. Затем пасечник негромко промолвил:
— Как же «не виноват»? Мой длинный язык… мое предательство…
Дождик не находил слов, чтобы утешить старика. Ведь он сам, слушая рассказ реки, пережил то, что творилось в душе молодого козопаса. И готов был поклясться, что не было в этой душе ни предательства, ни зла.
