Мария Ивановна жила в пяти кварталах от офиса Аверина в
небольшом трехэтажном доме. Мы позвонили в дверь, потоптались, ничего не
дождались и уже собрались покинуть подъезд, как появилась женщина с большой
сумкой в руках и направилась к нужной нам квартире. Женщине было лет
шестьдесят, высокая, крепкая, с абсолютно седыми волосами и нежным румянцем. На
нас она взглянула без одобрения, а я с опозданием сообразила, что Женькин
оживленный наряд в данном случае неуместен.
Я почти уверилась, что нас отфутболят, но карточки собкоров
«Комсомолки» произвели магическое действие.
— Я вашу газету с горбачевских времен читаю, хоть и не
комсомолка. — Она засмеялась и провела нас в кухню. — До той поры я
вообще никаких газет, кроме «Труда», не читала, да и то, если честно, последнюю
колонку, а у вас газета интересная.
Стало ясно, Мария Ивановна спутала нас с московскими
коллегами, не углядев приписки на карточке. Разочаровывать ее мы не стали. От
чая сначала отказались, а потом с благодарностью приняли приглашение, потому
что женщина была словоохотливой, а уборщицы, как правило, примечают то, на что
прочие люди никакого внимания не обращают. Я выскочила на улицу и отпустила
такси, а вернувшись, застала Женьку и Марию Ивановну за столом, присоединилась
и минут пятнадцать пила чай, прислушиваясь к их беседе.
Беседа в основном касалась статей в «Комсомолке»
десятилетней давности, Женька по большей части кивала, а я так и вовсе не могла
ничего вспомнить, должно быть, по причине тогдашнего юного возраста.
— Хорошая газета, — закончила Мария Ивановна к
некоторому нашему облегчению: Женька никогда избытком патриотизма не страдала,
относясь к своей работе как к трагической неизбежности, причем с безусловно
положительными сторонами, например, можно по звонку соваться в неизвестном
направлении, а я так просто никогда не читала газет.
— Спасибо, — пылая липовым энтузиазмом, сказала
подружка. — Если у вас такое доброе отношение к нашей газете, вы,
возможно, не откажетесь помочь нам в журналистском расследовании. Дело касается
вашего шефа, точнее, его гибели.
— Вот тут, девчонки, вряд ли чем помочь сумею, —
вроде бы расстроилась Мария Ивановна. — Ярослава я всего раз пять видела и
ничегошеньки о нем не знаю…
— А в какое время вы убираетесь? — порадовалась я,
что разговор наконец коснулся интересующей нас темы.
— Прихожу к пяти утра. Зимой попозже. Вечером убираться
никакой возможности, кто-нибудь допоздна сидит, молодые все, а на работе просто
помешались. В наше время такого не было. Раньше 17.15 — и в конторе ни одной
живой души, убирайся на здоровье…
— А как вы в офис попадаете, там что, сторож?
— Нет. Сигнализация. Я прихожу, сама дверь открываю и
убираюсь. Наташка, секретарша, к половине девятого приходит, тогда я ухожу.
Народ в основном к девяти является, и Ярослав тоже. Иногда пораньше приезжал,
но редко.
— И что, офис никогда не обворовывали?
— Так ведь решетки на окнах, дверь железная, опять же в
самом центре, считай, милиция то и дело ездит. Мальчишки не влезут, а шпана
посерьезней нам не страшна. — Мария Ивановна понизила голос и, подмигнув,
добавила: — Свои у своих не воруют…
— Вы имеете в виду, что у Аверина был серьезный
покровитель?
— Я чего думаю, то и говорю. Парню двадцать семь лет, а
он миллионами ворочает. Откуда такие деньги? И на машине разбился, чего это
вдруг? Сами знаете, кругом одна мафия. Сначала дружили, а потом, видать,
раздружились.
— А в среду утром, когда вы пришли убираться, ничего
подозрительного не заметили?
— В среду? Нет.
— А ночью милиция не приезжала, может, сигнализация
сработала, никто ничего не говорил?
— А кому сказать-то? Я пришла, открыла своим ключом,
позвонила, дверь заперла и пошла убираться. Начинаю я всегда с кабинета шефа.
— У вас ключи от всех кабинетов?
— Да, — с достоинством ответила Мария
Ивановна. — Когда только устроилась, убиралась по вечерам. Через полгода я
пошла к Ярославу и говорю: неудобно так, ни мне, ни людям, давайте по утрам ходить
буду. Вот ключи мне и доверили. Да и чего у нас красть? Бумаги да компьютеры
эти, на что они мне?
— А туалет на ночь запирается?
— Туалет? — удивилась Мария Ивановна. — Нет,
такого не припомню. А чего вы про среду спрашиваете, он же в пятницу разбился?
— Пытаемся установить, что он делал накануне своей
гибели.
— Что делал? Нервничал… поди чувствовал, что
убьют. — В словах хозяйки проскальзывала большая нелюбовь к Аверину, если
честно, трудно объяснимая: видела она его всего несколько раз и при этом пользовалась
прямо-таки безграничным доверием.
— А почему вы думаете, что он нервничал? —
кашлянув, поинтересовалась я.
— А чего б ему тогда идти к этому… к психо… забыла, как
правильно, ну, который как у американцев — разговаривает с больными и
успокаивает, а за это огромные деньги получает Ярослав-то больным не выглядел,
значит, боялся чего-то похуже болезней, а может, у них мода такая, от безделья
по врачам ходить…
— А как же вы узнали о том, что Аверин обращался к
психоаналитику?
— Как не знать? Он к нему ходил два раза в неделю, на
календаре писал, чтоб не забыть. У него на столе ни единой бумажки, и все ящики
заперты, но вот календарь он не убирал.
Мы с Женькой переглянулись и с некоторым восхищением
посмотрели на собеседницу. В следующий раз (не приведи господи) начинать надо с
уборщицы.
Фамилии врача на календаре не было, но ходил Аверин всегда в
одно и то же время, в 10.30. Мы еще посидели для приличия минут пять и потопали
к двери.
— Девчонки, а передача «Пятый угол» когда бывает, по
вторникам или средам? — вдруг спросила Мария Ивановна когда мы уже стояли
в дверях.
— Во вторник, — ответила я, силясь отгадать, что
это ей пришло в голову.
— Тогда точно это в среду было.
— Что? — в два голоса спросили мы.
— Идите-ка сюда. — Она втащила нас назад в квартиру
и трагическим шепотом заявила: — Кровь, вот что.
— Какая кровь? — пискнула я, Женька просто
выпучила глаза и замерла удивленным монументом.
— Обыкновенная, — пожала женщина плечами,
заговорив нормальным голосом. — Вы спросили, не было ли чего странного в
среду, вот я вам и говорю: кровь была. Уж я не знаю, для вас это странно или
нет, а я удивилась. Вроде рукой мазнул кто.
