Наверное, Володька бы заревел. Если бы его кто-то сейчас попросил объяснить, что он чувствует, он не нашёл бы ни слов, ни даже песни. Это был сон, сказка это была, и он знал, что сейчас проснётся, но даже не обижался, потому что даже капелька такой сказки – счастье на всю жизнь. Ему очень хотелось, чтобы эта сильная, уверенная в себе, очень красивая женщина опять его обняла, напоследок, перед тем, как он проснётся… он бы не стал теперь отстраняться… хотя ему, конечно, снилось, что она его носит на руках, сон во сне. И смешно думать, что Денис, каким бы хорошим он ни был, поделится таким бесценным сокровищем, как МАМА.
Конечно, сейчас счастье кончится. Вот сейчас… вот с…
– И поэтому сейчас мы пойдём в ванную, – продолжала как ни в чём не бывало Валерия Вадимовна, – потому что поросят – особенно тощих, еле стоящих на ногах, больных поросят – у меня в сыновьях не было. И не будет.
– А… Денис? – оторопел Володька, бросая на снова беззаботно зевающего Дениса умоляющий, испуганный взгляд.
– А Дениса я мыла уже столько раз в жизни, что ничего нового там не увижу и не горю желанием увидеть, – тут же отрезала Третьякова.
– Маааа!!! – возмутился Денис, со щелчком захлопнув рот в самый сладкий момент зевка.
– И он пойдёт мыться в душ на улицу, – заключила Валерия Вадимовна. – Потому что он тоже напоминает если не поросёнка, то уже вполне подросшего подсвинка.
– Холодно! – запротестовал было Денис, но тут же поднял руки и склонил голову: – Понял, пойду, куда велят.
Он подмигнул Володьке, вскочил и с выкриком: «Оп!» – сделал кувырок вперёд – с места через голову на ноги и прямо в коридор.
– Переломаешься – лечить не буду, – сказала вслед Валерия Вадимовна с абсолютным хладнокровием. Потом перевела взгляд на Володьку: – Я понимаю, что ты уже большой, и очень. Но во-первых, ты сам не отмоешься как следует. А во-вторых, нужно тебя ещё разок осмотреть. Так что марш в ванную… ты знаешь, где она? – Володька помотал головой. – Ясно. Тогда бери эту простыню, которую ты уже изгваздал, заматывайся и пошли. Я покажу, а пока буду переодеваться, ты как раз наберёшь воды…
…Когда Денис, насвистывая и бешено вытирая голову полотенцем, вошёл обратно в дом, то первое, что он услышал, были истошные вопли в ванной комнате:
– Ой! Ай! Ай-ай-аййййй! ГорячооооооОООО!!! ЩИИИИИИПЕЕЕЕЕТ!!! Уй волосы! Уууаааааааа, ма-мааааааАААА!!! – и ответные реплики Валерии Вадимовны:
– Вот то-то и оно, что «мама»… повернись… не вертись… повернись, я сказала… ага, сядь… кудддда, не выйдет эта хитрость… а это что?..
– Вввваааа!!! Это давнооооооо!!! За про-во-ло-кууууууу!!! Ма-моч-кааааа, ну го-ря-чоооООООО ЖЕЕЕЕ!!!
– Ясно… теперь так…
– УАААААААААМАМАААААААААА!!!
– Радость моя, я тебе не рассказывала о правиле, которое у нас заведено… стоп, прррр, лошадка… кто в ванной на пол налил, тот и вытирает? Денис занимается этим регулярно. Олег тоже.
– Можнооооооо я пря-моооо сейчааааааа… уыыыЫЫЫ!!!
– Сейчас ты будешь домыт, и мы пойдём ужинать. А потом ты опять ляжешь спать, но уже по-людски. И будешь спать… оп, долго.
– Уууййхахахаааа, ще-кот-ноооооОООО ЖЕЕЕЕ!!!
– Щекотно – не больно, не умрёшь.
– АуауауауаууууууУУУ!!!
– М-да, не повезло, – философски прокомментировал Денис, заглядывая на кухню.
Ольга Ивановна накрывала на стол и поглядывала на часы. Посмотрев через плечо на Дениса, озабоченно сказала:
– Беспокоюсь я за Олега… То вы вместе возвращаетесь, а тут вон уже все сроки прошли, а его нет и нет…
– Да ничего с ним не случится, тёть Оль, – беззаботно ответил Денис. – А что на ужин, а?
– Кыш, – Ольга Ивановна замахнулась на него полотенцем, потом засмеялась: – Да иди ты, оденься! Ничего особенного.
– У вас даже овсяная каша особенная, – убеждённо ответил Денис. Ольга Ивановна поддалась на провокацию тут же:
– А чего овсяная каша? Про неё много зря говорят – пресная, безвкусная, мол, противная… А ведь это, как сварить, да с чем подать! Вот берёшь… Дениска! Да что ж такое?!
Спохватилась она поздно. Денис уже прозондировал обстановку – на ужин был огромный омлет с ветчиной и помидорами, чёрные гренки с сыром и колбасой и маленькие, умилительные, похожие на толпу поросят пирожки с капустой, горкой на большом блюде. Тем временем Володька взвыл особенно истошно, с нотками всемирной трагичности – в общем, так, что как раз появившийся Борис Игоревич чуть ли не подскочил и покачал головой:
– Сурово. Старший сын мой, ты почему без штанов? Не лето.
– Понял, – кивнул Денис. Слышно было, как он на лестнице во всё горло распевает одну из песен первых отрядов – тех, по многим признакам ещё больше похожих на банды «благородных разбойников» на подхвате у «витязей» РА, как в фильмах «Так будет всегда» или «Снежные вихри»:
– Пионеры в леса уходили,
Оставляли могилы предков –
И курились дымы седые
Над патлатыми головами…
Борис Игоревич одобрительно кивнул, про себя подумав, что ведь и правда – Денис уже с месяц вот так не пел ни с того ни с сего. А ведь можно было обратить внимание, что он не поёт, а значит – устал… Третьяков-старший покачал головой и подумал, что и сам устал. Когда-то он представлял себе свою работу, как перестрелки, погони, драки… Что ж, этого хватало. Но сейчас вокруг громоздились горы и горы услужливо выкладываемых бумаг. В бумагах прятались миллионы золотых рублей и десятки человеческих жизней. И разгребание этих гор – привычно-профессиональное – выматывало хуже любой драки. Правда – было удовольствие: видеть, как сереют и раскисают лица тех, кто был уверен: и миллионы, и жизни похоронены надёжно…
…Ольга Ивановна, кажется, хотела снова пожаловаться – теперь уже «хозяину» – на долгое отсутствие сына, но тут на улице послышались шум, приветственный брёх Презика, а через несколько секунд в дом вошёл Олег. За ним на пороге толпились ещё несколько человек.
– Добрый вечер, – через плечо Олега сказал Санька Бряндин, кашлянул и переступил с ноги на ногу. – А Денис проснулся?
– Проснулся! – заорал, ссыпаясь по лестнице, Денис, застёгивавший на бегу рубашку. – Меня просто к телефону не звали!
– Да мы знаем, – усмехнулся Санька. – Из Лихобабьей позвонили, сказали, что ты спишь.
Денис сердито посмотрел на взрослых. Но как раз в это время дверь в ванную распахнулась, и оттуда, подталкиваемый очень довольной Валерией Вадимовной, появился Володька.
– Опаньки, – в полной тишине, мгновенно установившейся в окружающем мире и прилегающих Вселенных, сказал Санька, делая круглые и большие глаза. На лицах у Васюни, стоявшей тут же, появилось некое полностью атавистическое выражение – заторможенное умиление, граничащее с дебилизмом, как мгновенно определил про себя вовсю развлекавшийся Денис. Мишка просто моргал. Генка Раймонд изображал памятник самому себе. «Боец середнёй» приоткрыл рот и так его и оставил – да уж, Пашку удивить – это сильно…
