К Точищу вышли правильно, Михась спрятал в сугробе сумку с парой лимонок и «Астрой». Олежки не таился — не проболтается Тюха, не из таковских. Пошли в село, немцев там не было. Олежка шмыгнул во двор к надежной тетке, слухи-новости запомнить. Михась глянул на управу: стояли сани, пара лошадей оседланных, но суеты не заметно, и пошел по улице, спрашивая через заборы насчет «не надо ль чего сработать за харч» и предлагая кремешки: имелся на обмен мешочек камешков и разной мелочи. Деревенские отнекивались: за последнее время Михась в росте и плечах прибавил, на сопливого мальчишку уж не так походил. Видать, с шоколада непомерно расперло.
— Кремешки? И чего, справные? — Дядька был морщинистый, в годах, изба кривоватая — можно вроде доверять человеку.
— Хороши камни, не крошат, сами искру так и секут, — заверил Михась.
— Ну, заходь, хлопец, гляну. Совсем беда с огнем-то.
Михась сидел на лавке в захламленной избе, хозяин придирчиво чиркал кремешками, испытывал.
— Говоришь, слуцкий камешек? Ладно, сторгую пяток. Луком возьмешь?
Михась поторговался для приличия, выклянчил и пару бурачков.
— Щас к соседке схожу, баба мне бурака должна, — засуетился хозяин. — Мож, и она кремешков возьмет…
Оставшись в избе, Михась засомневался — чего одного оставили? Не те времена. Изба хоть и поганая, но вещи есть. Вон и огниво хорошее на столе хозяин бросил. Не так что-то. Поколебавшись, Михась пошел в сени. Но выйти не успел; дверь распахнулась — от толчка Михась отлетел, сшиб кадку и затылком о стену приложился. Сгребли за ворот:
— Этот сучонок?
— Он самый. Кремешки, говорит. Слуцкие.
[38]
Верное слово, Михайло Демитрович, шпионит и выглядает. Взгляд экий паскудный…
Михась соображал, что драпать нужно, но отшибленную башку так ломило, что в глазах аж темнело.
Волокли по улице, от пальтеца пуговицы отлетали, а Михась едва успевал ногами перебирать. Но от свежего воздуха полегчало. Два мужика вели: у того, что тезка и за ворот держал, на брюхе висела кобура. У второго повязка полицайская, за плечом самозарядка. Сзади семенил-поспешал охотник до кремешков — подвывало бобиков, чтоб ему марципан в жопу…
Вывернуться никак не получалось: лапища у пузана была что клещи. Михась хотел было сесть на колени, но так ловко по боку вдарили — аж ко рту горечь всхлынула. Втащили в управу, здесь было еще двое полицаев, поднялись почтительно. Михайло Демитрович брякнул на середину стул:
— Ну?
— Дяденьки, да вы чего? — заблажил Михась. — Сироту за что?
Пузан сел на стул, оглядел пленника и, закуривая, кивнул:
— Сирота, гришь? Тут не врешь, стало быть. Ну, сегодня ваш сучий род окончательно и запечатаем.
— Та вы чего, пан начальник? Я ж с Прихаб, меня…
— Хавло закрой. — Толстяк глянул через плечо, туда, где полицай потрошил мешочек с кремешками и прочим. — Что там?
— Кремешки, иглы старые. А вот глянь, Михайло Демитрович, ниточки-то хороши.
Начальник, — по выговору и повадке понятно, что приезжий, не иначе как из Могилева, — поковырял ногтем клубок белых ниток, пыхнул цигаркой:
— Хорошо живем, хлопец. Богато. Думаешь, я тебя выспрашивать буду? Нет, сам заговоришь. Даже запоешь. Один шел, а?
В животе Михася похолодело. Уверен толстяк. Нитки, конечно, со строп парашютных. Но мало ли, они в вёсках вовсе не редкость. И шелк парашютный найдется, и стропы расплетенные. Меняют партизаны, жизнь сейчас такая. Нет, на испуг берет…
— Дяденьки, а чего я сделал-то?
Михайло Демитрович усмехнулся:
— Брось, хлопец. Я ж вас, бандюг, насквозь вижу. И на года скидку не делаю — вас, гнид краснопузых, еще в люльках давить надо. Ишь, «дяденьки», а самого кривит, словно говна глотнул. Так к кому шел? Говори, недосуг мне, ехать пора.
— С собой выродка возьмем? — спросил полицай с самозарядкой.
— На что? Что он знает? Не радист, не командир. Комсомол-недоросток. Узнаем, к кому шел, да стрельнем их рядом. Было б время, — Михайло Демитрович, усмехнулся и кивнул на нитки, — я б волчонка за яйца подвязал, да на холодке подвесил.
— Да чего я сделал?! — в отчаянии вскрикнул Михась.
— Руки ему скрутите. Спереди.
Михася двинули под колени, содрали пальтецо, закрутили руки куском веревки — хлопец вроде дергался, да куда против троих здоровых.
— Сюда шагай, — главный скрипнул стулом, отодвигаясь к столу. Михась от толчка чуть не сшиб лампу, с трудом устоял, опершись локтями о столешницу, покрытую бархатной, в прожогах и пятнах, скатертью. Михайло Демитрович придержал лампу, посапывая, нагнулся, зашарил за голенищем…
«За ножом полез», — понял Михась.
Но толстяк достал не нож, а неширокую стамеску с хорошей ореховой рукоятью. Повертел, попробовал острие.
— Значит, так, хлопец. Я тебя десять раз спрошу. Не, десять ты, положим, никак не сдюжишь. Ну, по ходу посчитаем. Так к кому шел?
Михась смотрел в широкую рожу — стриженые рыжеватые усы у гада-тезки пошевеливались, словно там эскадрон вшей в засаде топтался. Глаза у начальника спокойные, в углу левого капля гноя засохла. Придавил кисть пленника к столу, за два пальца взял — выкручивать будет.
— Да я сделал чего? — пробормотал Михась.
Ус чуть дернулся, по столу стукнуло негромко. Боль уж потом дошла, когда гад стамеску из крышки выдернул и Михась свой палец увидел. На ладони он вроде крупнее казался…
Боль била через локоть и выше, в самую голову. Михась выл и смотрел: на палец, лежащий среди прожогов скатерти, на прореху на правой ладони, где вместо среднего пальца кровь лила. Вырваться не давали, затыкая вой, сунули в зубы тряпку.
— Ты кровь-то пережми, — посоветовал Михайло Демитрович. — Пока есть чем.
Михась пытался стиснуть пальцами целой руки плоть у обрубка, та дергалась, брызгала.
— Вот и ладно. — Полицай отер стамеску о скатерть. — Напачкали, однако. Дальше по порядку считаем или другую длань попробуем? Ты выбирай да сам подставляй как истинно сознательный. Куда шел-то?
…Олежка потом говорил, что свистнул, предупреждая. Михась ничего не слышал, просто пытался лбом боднуть-ударить ненавистную харю. Михайло Демитрович встретил ту попытку кулаком. Встречный удар вышел столь сильным, что полицаи отброшенного мальчишку на ногах не удержали. Михась сел между их ног. Смутно слышал, как стекло звякнуло — стукнуло по стене, потом по полу — рубчатое тело лимонки подпрыгнуло у ножки стола…
— Лягай!.. — завопил кто-то из полицаев. Конец вопля в вспышке затерялся. Ахнуло…
